Балет Монте-Карло станцевал в Большом театре проснувшуюся «Красавицу»
Спектакль Жана-Кристофа Майо в программе фестивале современного танца Dance Inversion наследует Петипа, а пугает не хуже братьев Гримм
Через несколько месяцев грядет 200-летие Мариуса Петипа, идеями, темами и текстами которого до сих пор питаются все балетные труппы мира. Но пока наши академические гиганты не торопятся чествовать хореографа, он стал центральной фигурой крупнейшего отечественного фестиваля современного танца. На днях в Москве ирландцы покажут собственную версию «Лебединого озера», поставленную на национальную музыку, чуть позже Балет Цюриха привезет новенький спектакль «Щелкунчик и Мышиный король» (Петипа, конечно, третий балет Чайковского так и не поставил, но разработал для композитора сценарный план и либретто). Первым же на Dance Inversion почтил Петипа Балет Монте-Карло.
На бал в Петербург
Балет Монте-Карло нелегко выманить на гастроли из благополучного Монако. Но в апреле это обещает сделать фестиваль Dance Open. Для петербургского дебюта выбран один из лучших спектаклей Майо и одно из лучших прочтений классического балета Сергея Прокофьева «Золушка».
Жан-Кристоф Майо, возглавляющий труппу 24 года, создал с ней собственные версии всех трех балетов Чайковского. Для Москвы выбрали «Красавицу», поставленную в 2001 г. и в нынешнем январе выпущенную в новой редакции. Как легко догадаться, балет наследует «Спящей красавице». Но хрестоматийные названия нужны Майо не только для того, чтобы легко продавались билеты. В классических сюжетах он ищет скрытые смыслы и подтексты, а его фантазию подстегивает первоклассная музыка. При этом двухчасовая «Красавица» Майо оказывается гораздо более мобильной и емкой, включающей не только куртуазные красоты Перро, но и страшилки братьев Гримм. В его спектакле достаточно места и для мира безграничной – и долго бесплодной – любви родителей принцессы, и для уродливого союза бесхребетного короля и его когтистой женушки-людоедки, которой дела нет до одинокого запуганного сына-подростка, в стерильно-больничном пространстве (оформление Эрнеста Пиньон-Эрнеста, как обычно, лаконично и метафорично) на ночь читающего детскую книжку о спящей красавице.
В первой половине балета Майо звучат ключевые фрагменты «Спящей красавицы» Чайковского: мать принца беснуется под тему Феи Карабос, Красавица появляется в огромном прозрачном шаре с музыкой выхода Авроры. Ликующая торжественность адажио с розой, как и у Петипа, сопровождает встречу принцессы с женихами. Но они не склоняются в почтительных реверансах, а ожесточенно атакуют ее защитный пузырь, насильно вырывают из него Красавицу и срывают с нее воздушное кружево, напоминающее крылья чудесной бабочки (костюмы, синтезирующие сегодняшний стрит-стайл со Средневековьем, придумал Жером Каплан). Майо умеет режиссировать такие контексты, говорящие больше, чем книжные тома.
Его Красавица, засыпая после изнасилования, обретает революционную решимость. Проспав сто лет, как Рахметов, на каких-то противотанковых ежах, она сползает с них и сама целует принца. Поцелуй длится несколько минут, и даже ради одного этого адажио на гениальную музыку скрипичного антракта, почти не звучащую в традиционных постановках, стоит провести вечер в театре.
Лучезарность «Спящей красавицы» уступает место трагическому надрыву увертюры-фантазии «Ромео и Джульетта», которая сопровождает вторую половину балета (в спектакле участвовал оркестр Большого театра под управлением Игоря Дронова), в которой Красавица, не дрогнув, расправляется с людоедкой и приводит принца к счастью – пока он не просыпается на своем диванчике с книгой в руках.
Майо умеет, как никто, соединять голливудскую безупречность шоу, фрейдистские теории и развернутые танцевальные ансамбли, форму большого спектакля и пуанты. Благодаря этому он оказался самым успешным из западных хореографов, работавших в современной России, – его «Укрощение строптивой», эксклюзив Большого, получило коллекцию «Золотых масок» и приглашение на зарубежные гастроли. Эмблемой его мастерства оказалась в «Красавице» прима Большого театра Ольга Смирнова, танцевавшая и премьеру в Монте-Карло. Она сама всегда казалась принцессой в прозрачном шаре своей безупречной петербургской выучки. Но «Красавица» не оставила и следа от академической отстраненности, задним числом объяснив и метаморфозы со смирновской Одиллией, превратившейся в фейерверк женской чувственности, и с ее же Кармен, случившейся за неделю до «Красавицы», в которой балерина сломала традицию «озорных девчонок» и предстала современной провокаторшей. Ради подобных открытий стоит ждать и следующей премьеры Майо в Большом, которая обещана в следующем сезоне.