В романе Ксении Букши «Рамка» граждан страны сортирует металлоискатель

Что, если в качестве формальной «рамки», охватывающей повествование, использовать реальную рамку металлодетектора – обязательную часть российского пейзажа? Такая идея лежит в основе нового романа Ксении Букши.

Герои романа прибывают на коронацию легко узнаваемого царя (которая должна пройти на легко узнаваемых Островках, у стен древнего северного монастыря), но не могут пройти сквозь рамку – и тем самым не вписываются в рамки социального устройства. Здесь отыгрывается еще один литературоведческий термин, на сей раз сугубо русский: «лишние люди». Казалось бы, в монастырской келье, куда до выяснения обстоятельств согнали компанию из десяти «зазвеневших на рамке», собирается срез общества – и устроительница необычных свадеб, и принудительно нормализованный оппозиционный журналист, и помешавшаяся от горя женщина, и помогающий детям с синдромом Дауна иностранец, и выпавший из времени беспаспортный бард, и мелкий функционер, изъясняющийся страшным бюрократическим языком. Разгадка в том, что в стране, описанной Букшей, лишним человеком может стать кто угодно.

Важная функция современной литературы, не только российской, – давать голос тем, кто его в силу социальных причин лишен; вспомним опыты Светланы Алексиевич и наследующего ей Антона Понизовского. Естественная форма для такой литературы – роман, где есть герой-фон – пространство, обжитое героями-людьми. Таким был предыдущий роман Букши «Завод «Свобода». Такова же и «Рамка», но экстремальное сужение пространства здесь радикализирует речь. Монологи героев дробятся на строки так, что получается нечто вроде верлибров Дмитрия Данилова, и звучит это пугающе автоматично: «еще / я всегда хотел иметь лучшее / из инструментов, оборудования / лучшую дрель, фотоаппарат / иногда я копил годами / а потом я не использовал эту вещь / почти не использовал / использовал все-таки / но мало / и чувствовал себя предателем / чувствовал вину».

Монологи, однако, становятся все пронзительнее и тяжелее, поэтическим дыханием заражается уже и авторское повествование. И вот, погрузив героев в сны друг о друге, Букша берет довольно высокую ноту – которая в итоге ничем не разрешается. Если десять лет назад в романе Натальи Ключаревой «Россия: общий вагон» схожая фантасмагория сна в итоге выводила на некую орбиту надежды, то «Рамка» не может предложить никакого преодоления инерции. Сутки в келье оказываются лишь частным опытом «в себе». Если система и не способна переварить фатальную ошибку в обеспечивающем ее механизме, то внешне это пока не заметно – «и мы разъезжаемся по домам», как писал тот же Данилов, и вместо музыки в воздухе раздается стук метронома. Этот стук не предвещает ничего хорошего – но, судя по всему, он звучал и раньше, только вот слух чипированных граждан не мог внимать ему: он был занят ежевечерним приемом «позитивки», гламурно-кавайным потомком оруэлловских пятиминуток и сорокинской нормы. Современные образы антиутопии многим обязаны Сорокину, роман Букши не исключение – но если Сорокин занят прогнозированием построссийского мира, то Букша остается в рамке заданного пространства, веря разве что в его исчерпанность.

Ксения Букша. Рамка. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2017