Первой работой кинорежиссера Вима Вендерса в опере стали «Искатели жемчуга» Жоржа Бизе

Опера, которую дирижер Даниэль Баренбойм и интендант берлинской Staatsoper Юрген Флимм доверили прославленному дебютанту, очень подходит для прощания с временной сценой, которая служила труппе семь лет, пока шла реконструкция театра на Унтер-ден-Линден. Она тоже про возвращение. На остров Цейлон возвращается охотник Надир (в Берлине его поет итальянский тенор Франческо Демуро), уехавший когда-то, чтобы не поссориться с лучшим другом Зургой (венгерский баритон Дьюла Орендт) из-за девушки, в которую оба были влюблены. Возвращается, чтобы обнаружить, что все изменилось. Зурга стал главным у местных ловцов жемчуга, а девушка – как по Бродскому – жрицей. И общается с богами, когда, поднявшись на вершину скалы, молится за всех, кто в море. Что под вуалью монашенки-девственницы скрывается их бывшая общая любовь, друзья узнают не сразу. А когда узнают, роковой механизм, лишь на время приостановленный, запускается заново. Если бы не самопожертвование Зурги, узнавшего в Лейле еще и девочку, когда-то спасшую его, беженца, от гибели, пришлось бы плохо всем троим. Так что это еще и история о возвращении долгов.

Мелодраматический сюжет, легший в 1863-м в основу сочиненной Жоржем Бизе оперы, никто никогда не считал особенно удачным, включая либреттистов, устыдившихся штампов, из которых они ее собрали, едва они услышали музыку Бизе. С великолепными ариями, мощными хоровыми сценами, ансамблями то атакующих друг друга, то сливающихся в гармоничном согласии фигурантов любовного треугольника. Теперь в версии Вендерса, Баренбойма, художника по свету Олафа Фрезе и сценографа Давида Регера музыка эта сама как природное явление, нечто, что само, как океан Солярис в фильме Тарковского, способно породить и людей, и истории.

Незамысловатый сюжет разворачивается на пляже, который со всех сторон окружен водой. То есть воды, конечно, нет, но она постоянно мерещится – даже в зрительном зале, в который «бросает» камушки сидящий на берегу Зурга в начале спектакля. Достоверность пляжа, историческая и географическая, вообще под вопросом – он вне времени и пространства. Его контуры обрисовываются и размываются. Скрываются за туманами, поглощаются звездным небом или мерцающим золотом пляжного песка. Он то исчезает, то материализуется в миражах – видеоизображениях воды, луны и открыточного вида пальмовых полян. А когда страсти накаляются – на пляж откуда ни возьмись вдруг опускается и ширмой огораживает его черный театральный занавес. Тогда у платья жрицы – сенсационной в этой роли русской певицы Ольги Перетятько-Мариотти – вдруг появляется длинный бальный шлейф: теперь этот неземной ангел больше напоминает выброшенную на берег русалку. Тут даже огромный, одетый в нейтральное и тоже концертное черное хор – часть величественного, всепоглощающего ничто, буквально тьма, готовая накрыть провинившихся любовников и моментально рассеивающаяся, когда в ее карающей роли больше не нуждаются.

Перед премьерой на встрече с прессой Вендерс говорил, что его увлекла сама история, перипетии которой он действительно акцентирует: флешбэки и крупные планы рассказывают о прошлом героев и их чувствах. Но теплым и человечным этот медитативный кинооперный ландшафт делают не только они. Еще и оставшиеся за кадром реальные флешбэки, которые могли бы поведать, зачем вообще далась Баренбойму с Вендерсом эта накрытая тенью последовавшей за нею «Кармен» опера. Две очень личные и сентиментальные истории, заставившие одного впервые поставить оперу, а другого – впервые ею продирижировать. Одна – о двух ариях из «Искателей жемчуга», которые Вендерс каждый вечер в далекие 70-е ставил в музыкальном автомате одного из баров Сан-Франциско и которые, по его словам, «спасли» ему жизнь. Другая – не менее сентиментальное воспоминание Баренбойма об «Искателях жемчуга», которых он в молодости слушал в Тель-Авиве на иврите в исполнении никому не известного Пласидо Доминго. Это был первый раз, когда он слушал эту оперу из зрительного зала.

Берлин