В Штутгарте поставили «Пиковую даму» Чайковского

У Штутгартского оперного театра очевидный русский акцент. В его афише – балет Джона Кранко «Онегин» и опера Эдисона Денисова по роману Бориса Виана «Пена дней» в трактовке Йосси Вилера и Серджио Морабито, среди постоянных режиссеров – Кирилл Серебренников. Два года назад он поставил успешную «Саломею» Штрауса, на этот октябрь обещана премьера «Гензеля и Греты» (впрочем, говоря о Серебренникове, теперь каждый раз приходится делать поправку на ветер).

Вилер и Морабито поставили «Пиковую даму» – логичный выбор в ситуации, когда забота об общедоступном репертуаре сочетается с мыслью о думающем зрителе. Сильвен Камбрелен (в будущем сезоне за пультом «Пиковой» его сменит Франк Берман) дирижирует Госоркестром Штутгарта порой громко, словно перед ним партитура не романтической оперы, но социально-критической драмы. Не все певцы находят в себе силы ответить этому напору оркестра не только вокально, но и артистически. Когда получается (среди выдержавших испытание Владислав Сулимский – граф Томский), результат впечатляет.

Действие перенесено в обветшалые кварталы Петербурга наших дней, где во дворах молодежь тренируется с мячом (автор декораций и художник по костюмам Анна Виброк явно любит Хоппера и кино неореализма). Неоновая вывеска «24 часа» заставляет подозревать худшее, так и есть – Лиза (Ребекка фон Липински) то ли окончательно падшая, то ли высокого полета содержанка князя Елецкого (Шигео Ишино), за него и собирается меркантильно замуж. Но сердцу не прикажешь – простой солдат Герман (Эрин Чавес), лихо карабкающийся с компактным рюкзачком по пожарным лестницам, проникает в ее мечты. Германа бьют сослуживцы, его загадочность сводится к навязчивой идее обогащения. Атрибуты все начала 1990-х – записка о свидании звучит по убогому настенному телефону, куча хлама свалена в тележку из супермаркета, гости бала делают маски из бумажных пакетов – ничто не противоречит тексту, сохранены и мистика моложавой старухи-графини (Хелене Шнайдерман), и сцена самоубийства Лизы, бросающейся с крыши, и три карты, обернувшиеся горькой насмешкой. Рассказ ведется серьезно и в то же время так иронично, что на некоторых сценах давишься хохотом, как перед балом, когда невысокая пухлая Маша (Юко Какута) радостно глядит с авансцены в зал, наслаждаясь происходящим и предвкушая пастораль; это мгновение из тех, что составляет радость театра, хотя не сразу скажешь, что, может, и его смысл.

Штутгарт. 24 июля, 22 сентября