Режиссер Барри Коски поставил в Берлине «Сорочинскую ярмарку»

Недописанную и поэтому редко появляющуюся на сцене оперу Мусоргского в театре «Комише опер» в 1948 г. ставил основатель театра Вальтер Фельзенштейн. Когда на фоне очередного обострения российско-украинского конфликта стало известно о новой постановке, впору было гадать, войдут ли в Диканьку танки. Однако худрук театра Барри Коски держится в стороне от злобы дня и верен излюбленному жанру эксцентричной комедии, благо сюжет повести Гоголя к тому располагает. Черный гоголевский юмор хорошо знаком ему по опере «Нос», которую Коски осенью делал в Ковент-Гардене. Опера Мусоргского не ставит таких сверхзадач, как шедевр Шостаковича, и режиссер вроде бы довольствуется игрой в сценки из простонародной жизни – еда, вино, любовные утехи, деревенские суеверия. Но придуманные им связки неожиданно меняют наш угол зрения.

Свою последнюю оперу (как и предыдущие три) Мусоргский не дописал, оставив вместо партитуры лоскутное одеяльце, которое несколько раз пытались сшивать. Барри Коски и дирижер Хенрик Нанаши выбрали вариант 1932 г. Павла Ламма и Виссариона Шебалина. Но с той же легкостью, с какой автор вставил в «Сорочинскую» фрагмент своей симфонической картины «Ночь на Лысой горе», они прослаивают оперу тремя номерами из «Песен и плясок смерти». Троекратное memento mori в пьяной комедии поначалу кажется странным, но спектакль, закольцованный печальной «Еврейской песней» Римского-Корсакова, которую хор поет как поминальную молитву со свечами (ею начинается и заканчивается действие), превращается в отпевание и заставляет думать, так ли далек Коски от нынешних украинских реалий.

Появление Римского-Корсакова вполне легитимно, ведь он не раз дописывал оперы своего друга, рано закончившего свой век от невоздержанных возлияний, которыми грешат и герои «Сорочинской ярмарки». Кроме того, австралийский еврей Коски обратил внимание, что красную свитку, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, черт продал не кому-нибудь, а местному жиду. Отсюда свиные рожи у Гоголя (чем еще пугать еврея?) и местечковый колорит спектакля Коски. Оргией Чернобога, в которую превращается сон молодого парубка Грицько, здесь правят не карлы и ведьмы, а свиньи. И хотя они получились не страшными, а смешными (умильны поросята и свиньи на ходулях), столь некошерный пир читается как символ нешуточного осквернения места.

Зато кошерно звучит оркестр под управлением Нанаши, в котором есть и русская удаль, и тоска. Вставные «Еврейская песня», «Трепак» и «Полководец» дивно аранжированы для хора хормейстером театра Дэвидом Кавелиусом, чьи подопечные в прекрасной форме. Если «Комише опер» не пожадничает и издаст эти обработки, хоровики должны будут выстроиться в очередь – так они хороши. А «Колыбельную» Коски поставил на Грицько (Александр Льюис), чья обаятельная улыбка на худом лице вдруг обернулась леденящим душу оскалом смерти.

Предельный минимализм сценографии компенсируется разнообразием местечковой моды в костюмах (Катрин Леа Таг), благодаря чему хор – в общем-то, главный герой спектакля – становится живописной толпой. В актерском ансамбле лидирует бас Йенс Ларсен (Черевик). Он так органичeн, будто всю жизнь поет русскую оперу, а их комическая пара с Томом Эриком Ли (Кум) удивительно напоминает Варлаама и Мисаила из «Бориса Годунова». Сложно разделить зрительские восторги в адрес Агнес Цвирко (Хивря), вокально далекой от совершенства. Мила во всех отношениях сопрано Мирка Вагнер (Парася), «оскверненная» на оргии Цыганом, из-за чего ее знаменитая «Думка» обретает иной характер. Центральной фигурой Коски делает Цыгана, поставленного на харизматичного Ханса Грёнинга. Он обувает его в ботинки с красной подошвой, назначает распорядителем свиной оргии и заставляет все два часа думать, не это ли тот самый черт, что ищет свою красную свитку. Но в конечном счете Коски намекает, что и Цыган не более чем проходимец из числа тех, кто хочет прикинуться кем-то помогущественнее, пусть даже чертом.

Берлин