В Воронежском камерном театре поставили жутковатую прозу Юрия Мамлеева

Метафизические страшилки из обыденной жизни советских граждан, строго и сильно исполненные пятью прекрасными артистами воронежского камерного, заставляют думать разом о Достоевском, Платонове, Петрушевской и, как ни странно, о раннем Иване Вырыпаеве. Замыкает двухактный спектакль рассказ «Человек с лошадиным бегом» – сыгранная Андреем Мирошниковым история о сдвинутом на всю голову бугае, мучающем отца и окружающих потому, что иначе нет сил жить, своей логикой совпадает с исповедью ищущего смысл жизни каннибала из вырыпаевского «Июля». Так специфичность стилистики и способ глядеть на мрак повседневности, пребывание в которой делает людей дикарями, психами и убийцами, из 1960-х опрокидывается в настоящее – задавая вопрос: а что стало другим?

Но Евгения Сафонова занимается не идеологией, а словом и делом. Лаконично обойдясь со сценой, на которой поставлены два экрана и два стула, она исключила «человеческое» интонирование текста. Вместо него – отчетливость выговора каждой буквы, рубленые не по логике, а по ритму строки, принципиальная незаконченность интонации в финале каждой истории. Просто убранная рыжая женщина (актриса Яна Кузина) в юбке по колено, в черном пуловере и бедных ботинках рассказывает нам от первого лица историю курицы («Куриная трагедия»), боявшейся внешнего мира до сердцебиения и зарубленной супругами Ивкиными, хотевшими супа. Заставив актрису, лицо которой затушевано рассеянным серым светом, бесстрастно, с мягко опущенными руками, рассказать о своей смерти, режиссер делает нас не свидетелями «куриного горя», а читателями, переживающими слово как дело.

Еще одна женская история («Сереженька») – про мать, у которой за полчаса умер сын-студент, потому что ни одна машина не согласилась добросить до больницы, – сыгранная Анастасией Майзингер, становится нервным центром спектакля, вербующим сочувствие зрителя к судьбе печальных обитателей подмосковных садовых товариществ. Закончив свой эпизод, актриса задерживается, чтобы посмотреть еще раз в зал, а в это время ее теснит уже следующий, со своим смертельным знанием о жизни. Монтажный перехлест историй вместе с транслирующимся на оба экрана видео (автомобильная трасса в вечернем сумраке или немигающее лицо мужчины) и музыкой Олега Каравайчука не упаковывает страшное, но делает его экспонатом, выводит в бесконечность. С тем же лаконичным изыском, подчеркивающим особость мамлеевской прозы, сделаны эпизоды про человека, решившего провести остаток жизни в комнате с бабкой-инвалидкой («Прикованность», артист Юрий Овчинников), и работягу, выпрыгнувшего с 10-го этажа, предварительно надев два пальто («Макромир», артист Олег Луконин). Не усугубляя маньеристский ужас фантазмов писателя, режиссер вместе с чутко понявшими ее артистами проходит по грани: между красивостью «актуального» в своем облике спектакля и хтонью, грозящей выплеснуться из-под внешней сдержанности формы. Тем самым, кстати говоря, спектакль идеально ложится в репертуарную картину Камерного театра, который благодаря своему бессменному худруку Михаилу Бычкову никогда не утешал зрителя ложью, но и не пугал сырой действительностью, предпочитая ей красоту жеста.