«Фауст» в театре «Новая опера» полнится мотивами писателя Михаила Булгакова

Еще до того как Гуно сочинил оперу «Фауст», трагедию Гете положил на музыку Берлиоз, за что писатель Булгаков, будучи поклонником оперы Гуно, в романе «Мастер и Маргарита» отрезал ему голову. В Большом театре, когда ставили «Осуждение Фауста» Берлиоза, об этом не вспомнили – а вот в театре «Новая опера», где только что состоялась премьера «Фауста» Гуно, отрезанные головы есть, их две: одну Мефистофель отделяет от туловища коровы, поданной ему на обед, другую Коровьев-Фагот снимает с тела убитого на дуэли Валентина. Да-да, персонаж из романа (в программке он называется Клетчатым) в спектакле есть, он один за всю свиту Воланда (в театр с котами нельзя?), он немой, зато выделывает такие па, что позавидует весь мужской балет Монте-Карло.

Спектакль в «Новой опере» поставили режиссер Екатерина Одегова и сценограф Этель Иошпа, а вдохновил их драматург Михаил Мугинштейн, которого, в свою очередь, вдохновило соседство театра с нехорошей квартирой, если согласиться, что от сада «Эрмитаж» до Патриарших прудов недалеко. За многими параллелями между оперой и романом ходить не надо: если Мефистофель – Воланд, то Маргарита – Маргарита и есть. Правда, дальше начинаются неувязки, поскольку в романе Воланд Маргарите благоволит, а в опере только глумится, да и Фауст на Мастера никак не похож, но важен не буквализм, а обоюдное присутствие романа Булгакова и оперы Гуно в мегатексте московской культуры.

Московская культура присутствует на сцене в первом акте, где старый Фауст и юная Маргарита оказываются жильцами одного дома, только живущими в разных квартирах и не ведающими друг о друге. Выпив молодости, Фауст отправляется из квартиры в театральную иллюзию.

Иллюзия придумана очень красивая – во втором действии это площадь старинного немецкого городка, где не налюбуешься на фасады домиков, из которых домохозяйки поют, открывая ставни ровно на свои реплики. Группы хора выходят и делятся строго в соответствии с партитурой: едва ли не главное достоинство спектакля состоит в том, что его ставили люди, очень хорошо понимающие в музыке. В третьем действии (после первого антракта), когда мы попадаем в романтический садик Маргариты, красота открывается такая, что зал начинает аплодировать – когда такое было на вашей памяти? На моей – лет 40 назад, когда в Большом театре шли спектакли, оформленные Дмитриевым или Вирсаладзе. Многоплановые кулисы, задники, вырезанные из бумажки мостики – все это напоминает очаровательный старинный театр времен «Жизели», если бы в нем был принтер. Современный зритель истосковался по такому театру и хочет вернуться в него, как Фауст жаждет отмотать время вспять. Однако в четвертом и пятом акте, после второго антракта, у него эту мечту отнимают. А ведь какие красоты можно было придумать хоть для Вальпургиевой ночи, хоть для романтической тюрьмы, где томится бедная Гретхен. Но Вальпургиевой ночи в спектакле нет – так, мелькают какие-то огоньки. Скрепя сердце с этим можно смириться, раз в театре «Новая опера» не заведено штатной балетной труппы. Но и в финале мы видим лишь репризу городской площади, которая исчезает, уносится куда-то вверх, оставляя сцену почти пустой.

Но если зрительно четвертый – пятый акты разочаровывают, то по смыслу все как раз складывается. Этот старинный театр и был той любовью молодости, которую Мефистофель подарил Фаусту. Но счастье недолговечно. Маргарита умирает, а Фауст превращается обратно в разбитого старика.

За ход времени ответственны все персонажи оперы, у каждого он воплощен в каком-нибудь колесе. У Мефистофеля это кинопроектор, на котором он показывает фильм из прошлой жизни, проецируя его прямо на платье Маргариты. У Маргариты, понятное дело, прялка. У Фауста – велосипед, который он, будучи ученым, изобрел.

Это сделал и дирижер Ян Латам-Кениг, благодаря которому партитура Гуно заиграла и зажила весьма эмоционально, оставшись при этом воплощением французского изящества и меры. Глядя на палочку Кенига, не уставал радовать густотой баса Евгений Ставинский (Мефистофель). Пару главных героев в первом составе пели Елизавета Соина и Хачатур Бадалян – довольно звонко в верхнем регистре, но тускловато внизу. Достойны похвал Анна Синицына – прелестный Зибель и Алексей Богданчиков – благородный братец Валентин, по воле постановщиков набитый сеном, что выясняется, когда ему вспарывают живот. Эпизод дуэли абсурдностью режиссерского решения может конкурировать с аналогичным местом из спектакля «Евгений Онегин» в постановке Дмитрия Чернякова. Опера Чайковского во время спектакля вспоминается не раз, так же как и балет «Щелкунчик» того же автора. Очень радостно, что в Москве поставили произведение, которым из великих москвичей восхищался не один Булгаков.