На Берлинском музыкальном фестивале наслаждаются музыкой старого Голливуда
И грустят по России вместе с Гергиевым и Шостаковичем
В этом году Musikfest Berlin – осенний фестиваль, традиционно открывающий сезон Берлинской филармонии 18-дневным марафоном симфонической и камерной музыки, – не балует ни разнообразием «гостевых» оркестров, ни тематической монолитностью программы. Скорее уж фестивальная афиша выглядит как пестрый пэчворк, сложенный из разных стилей и радующий неожиданностью смысловых связей.
Винрих Хопп, артистический директор фестиваля, искусно вплел в замысловатый программный узор самые разные нити. С одной стороны, фестиваль отдал дань уважения памяти Ферруччо Бузони, недооцененного нашим временем итальянского композитора, 150-летие которого отмечается в этом году. С другой – в концертах фестиваля присутствует отчетливый «американский след»: Хопп не может отрешиться от привычки то и дело поглядывать в сторону Нового Света, регулярно включая в афишу фестиваля симфонии Айвза, опусы американских минималистов Нью-Йоркской школы, а когда позволяет бюджет – приглашая в Берлин ведущие американские оркестры.
В этом году, впрочем, американских оркестров на фестивале не было. Да и вообще приглашенных оркестров было немного: костяк программы составился преимущественно из выступлений шести берлинских оркестров и трех мюнхенских: Оркестра Баварского радио, открывшего фестиваль исполнением «Тутугури» Вольфганга Рима (о чем «Ведомости» уже писали), Мюнхенских филармоников и оркестра Баварской оперы. Баварцы приедут со своим шефом, Кириллом Петренко, который в недалеком будущем станет шефом Берлинских филармоников.
Композитор из Сан-Франциско
Продолжит американскую тему авторский монографический концерт Джона Адамса, который сам встанет за пульт Берлинских филармоников 17 сентября. В программе хрестоматийный, пожалуй самый известный, его опус – «Учение о гармонии» и симфония «Шехеразада.2». Еще один пункт на музыкальной карте Америки обозначит венесуэльский Оркестр им. Симона Боливара, под управлением Густаво Дудамеля. А также проходящая неподалеку от филармонии, в пространстве Дома Мартина Гропиуса, выставка, посвященная искусству майя.
В этом году американский дискурс на Musikfest Berlin явлен необычно: рефлексиями европейских композиторов на культуру Мезоамерики. В этом ряду оказались Вольфганг Рим с «Тутугури», Эдгар Варез с опусом Ecuatorial, Мессиан с «Турангалилой».
Но не только: чинную атмосферу фестиваля дерзко нарушило блестящее выступление британского Оркестра Джона Уилсона, который буквально на следующий день после исполнения «Тутугури» представил роскошную развлекательную программу, составленную из музыки к фильмам студии Metro-Goldwyn-Mayer 40–50-х гг. Музыка старого Голливуда, брызжущая неистребимым оптимизмом, приглашала радоваться жизни – и, к слову, была замечательно аранжирована Джонни Грином и самим Уилсоном, ибо многие партитуры студии не сохранились и пришлось восстанавливать саундтреки на слух. Песенки и оркестровые пьесы Джорджа Гершвина и Кола Портера, Фредерика Лоу и Конрада Залингера игрались британским оркестром с невероятным энтузиазмом и нескрываемым удовольствием – не просто безукоризненно, а с каким-то сверхъестественным мастерством: пассаж струнных, трель флейты или громогласная реплика трубы звучали точно и рельефно; милая интонация, мотивчик, мелодия превращались в сущую драгоценность.
Присутствует на фестивале и «русский след». Концерт Мюнхенских филармоников, возглавляемых нынче Валерием Гергиевым, оставил весьма сильное впечатление. И не только экспрессией и мощью трагического высказывания в Третьей симфонии Галины Уствольской и Четвертой симфонии Шостаковича. Но и тем, что концерт начался с опозданием на 17 минут: неслыханное дело для немецкого фестиваля и для Берлинской филармонии. По залу то и дело проносилась струя веселья; впрочем, возмущенное «буканье», раздавшееся при выходе Гергиева к оркестру, быстро стихло.
Симфонию Уствольской Гергиев провел по-настоящему глубоко и сосредоточенно. Мерный, ни на минуту не сбивающийся ритм тяжелого шага – только четверти, ничего больше! – сразу же обращал мысль к тяжкому восхождению Спасителя на Голгофу. Нескончаемые цепи тритонов и секунд; истерически-пронзительное верещанье флейт-пикколо и густые профундовые басы туб – типичный прием Уствольской, работающей на границах крайних регистров, – создавали исключительное напряжение, эдакую вольтову дугу между отчаянием и робкой надеждой, в которой тихо истлевали хриплые возгласы актера Алексея Петренко «Иисусе, Мессия, спаси нас!»
Последовавшая затем Четвертая симфония – самая мрачная и, пожалуй, пессимистическая симфония Шостаковича с истаивающе тихими зовами вечности, звонным финалом – заставила задуматься о важных вещах, скорее, философского свойства. Например, о том, почему российские композиторы поколение за поколением писали такую безысходную, беспросветную музыку. И о том, что же это за страна такая, в которой людям только одно и остается: взывать к Богу, ибо более уповать не на кого. Именно прочтение Гергиевым этой музыки, его интуитивное умение добираться до сути вещей, всего лишь глядя в мертвые строчки партитуры, инспирировало подобные размышления: и тогда становилось неважно то, что он опоздал.
Тему русского несчастья – или, если хотите, русского тоталитаризма – продолжил показ фильма Эйзенштейна «Иван Грозный», сопровождаемый живым звучанием Оркестра Берлинского радио, во втором по значимости, но первом по красоте зале Концертхауса.