Выставка Рафаэля в Пушкинском музее оправдывает ожидания

Пушкинский музей очень старался, чтобы выставка «Рафаэль. Поэзия образа» не стала просто (или только) гастролями шедевров. Была придумана и развита тема – живопись и поэзия, благодаря ей на стенах зала между прекрасными картинами и рисунками воспроизведены прекрасные же строки современников Рафаэля и русских поэтов, писавших о нем. Что настраивает зрителя на возвышенный лад и позволяет спокойно дожидаться подхода к шедеврам, читая стихи, в том числе – как без этого – про ниспосланный свыше «чистейшей прелести чистейший образец».

Пояснительные тексты на выставке тоже хороши, как и статьи в каталоге, они толковые и познавательные, но не начетнические, а вполне изящные. Все сделанное замечательно и похвально, хотя на этот раз можно было бы и не стараться, цинично ограничившись гастролями. Настолько завораживающе хороши, самодостаточны и притягательны образы Рафаэля, ниспосланные нам усилиями музеев – Пушкинского и Уффици – и посольства Италии в России.

С первой же вещи – юношеского автопортрета на кленовой доске (волоокий одухотворенный красавец, оборка рубашки оттеняет нежность шеи, длинные волосы подчеркивают ее стройность) художник нежно и уверенно пленяет, очаровывает зрителя. Умело, используя опыт учителя и достижения великих современников, но как никому среди художников не удавалось – без заметных эффектов и явных приемов, без остроты и внешнего драматизма, избегая приторности, чистыми и яркими цветами, только лаская взгляд.

Все привезенные портреты прекрасны, как и изображенные на них. Что ангел, что неизвестная дама (возможно, немая), что супруги Аньоло и Маддалена Дони – небесные и земные создания ликами и лицами благородны. Хотя земные могут быть своенравны и надменны, как богатые молодожены. По свидетельству Джорджо Вазари, Аньоло Дони не скупился только на произведения искусства. Немного странно, как-то прямо и плоско, в этом славном ряду смотрит с портрета Элизабетта Гонзага, но его авторство достаточно спорное.

Лучший, совершеннейший из образов не только на выставке, но и у Рафаэля – «Мадонна с Младенцем», названная «Мадонна Грандука», т. е. принадлежащая великому герцогу. И без тончайших золотых полосок нимбов понятно, что эти двое не только чисты и прекрасны, но и божественны, присутствуют в этом мире, но принадлежат иному, нам недоступному. Мадонна здесь – ох! – «чистейшей прелести чистейший образец». Ну и, как пишет один из авторов каталога, «прослеживающееся в картине преобладание манеры Перуджино сочетается с интенсивным освоением флорентийского искусства – как современного, так и Кватроченто», а «в мягкой обволакивающей светотени можно усмотреть размышления над манерой Леонардо, на которого Рафаэль ориентировался в своих флорентийских мадоннах». Пояснительные тексты напоминают, что художник не только был феноменально одарен, но и являлся частью сложного, интеллектуально изысканного мира высокого итальянского Возрождения.

Одно из его достижений – самая большая и сложная по композиции и смыслу картина выставки «Экстаз святой Цецилии со святыми Павлом, Иоанном Евангелистом, Августином и Марией Магдалиной» из Национальной пинакотеки Болоньи. Святая Цецилия предпочла любви супружеской любовь божественную, музыке земной ангельский хор. О чем свидетельствуют ее опущенные руки, держащие орган, и сломанные инструменты под ногами у святых (их, как теперь доказано, написал Джованни да Удине). Она одна на картине не смотрит ни на зрителя, ни в сторону, ни на собеседника, потому что слышит ангелов, она, как утверждает название, в экстазе, в абсолютной гармонии.

Вазари писал, что в честь этого произведения, приумножившего славу художника, «было сочинено множество латинских и итальянских стихов». Что оно скажет современному зрителю, уверенному, что земные наслаждения бесспорно лучше негарантированных небесных, а экстаз – это крайняя степень взвинченности, зависит только от желания этого зрителя постигать гармонию.

До 11 декабря