На фестивале «Театртреффен» режиссеры выясняли, зачем нужны актеры

Один из последних фестивальных проектов назывался «Эффи Брист – собственно, с другим текстом и на другую музыку». Спектаклю предшествовала дискуссия «Что мы понимаем, когда говорим «актерская игра»? Вопрос не праздный, если учесть, что актеры мало где играли роли и разговаривали текстами. У Эрсана Мондтага в Tyrannis они немы как рыбы. У Херберта Фрича в der die mann словесные абракадабры демонстрируют, как цирковые фокусы. А тексты двух фестивальных Ибсенов – «Джон Габриэль Боркман» (венский Burgtheater) и «Враг народа» (Sсhauspielhaus, Цюрих) – переписаны с учетом пользователей смартфонов. В двух проектах из десяти «лучших инсценировок» актеры и вовсе больше поют: в Mittelreich (мюнхенский Kammerspiele) – «Немецкий реквием» Брамса, в «Эффи Брист» (Schauspielhaus, Гамбург) – бит-, рок- и кантри-шлягеры 1960–1970-х.

В «Эффи Брист» когда-то работавшие с Кристофом Марталером режиссеры Клеменс Зинкнехт и Барбара Бюрк прослаивают историю немецкой Анны Карениной новостями, рекламными роликами и музыкальными номерами, поскольку транслируют аудиоверсию романа Фонтане из студии круглосуточного «Радио Брист». Процесс гомерически смешной, потому что мы видим радиокухню. А именно, как актеры входят в роль, как выходят, в какие отношения вступают между собой, как выглядят и кем хотят себя видеть – Джоном Ленноном или Бобом Диланом. Не первой свежести «профи», играющие на всех инструментах и имитирующие любые звуки, похожи на все еще идеально функционирующие, но устаревшие музыкальные аппараты – они все умеют, но смысла в этом уже никакого. И все равно, что играть. Главное, с самоиронией констатируют в финале актеры, «по-новому». «В следующий раз мы прочитаем вам «Анну Каренину» или «Мадам Бовари». И как всегда – с другим текстом и на другую мелодию».

Актеры больше не нужны? Аватары, цифровые подобия заменят их? Как усовершенствованные проигрыватели – устаревшие? Сюзанне Кеннеди в немецком театре занимает по этому вопросу, пожалуй, самую радикальную позицию: недоверие актерской индивидуальности, в том числе и телесной, она выражает из проекта в проект. Один из них – «Чистилище в Ингольштадте», показанный два года назад на «Театртреффен», – моментально вывел Кеннеди в звезды. На показанном в этом году в программе Focus (тема «Скульптура / Перформанс / Актерская игра») проекте Hideous (Wo)men (Сюзанне Кеннеди совместно с группой Tonnelgroep Oostpool) не мешало бы выдать зрителям бумажные пакетики на случай, если станет совсем нехорошо. Круглая сцена, поделенная перегородками на три сектора – гостиная, кухня и прихожая, – постоянно движется. Что происходит в скрытых во время движения отсеках, видно на экранах. Персонажи снимают на камеру все без разбора: интерьеры, себя, других, блевотину на полу и собственные гениталии. К счастью, не все транслируется.

Эти, словно отчитывающиеся в «Фейсбуке» – что съел, что надел и с кем «в отношениях», – обитатели домика-карусели рождены, пишут нам в программке, «уже не от людей, а скорее от машин и анимации». Теперь такие на сцене не новость. Плодятся и размножаются, как в проекте Кеннеди, где актеры, меняясь текстами, одеждой и латексными лицами-масками, по сути, обмениваются телами и персонами. Папа становится дочкой, дочка – папой. В какой-то момент у всех уже одинаковые лица и тела – клоны девушки, укокошившей друзей и родственников, терзают самих себя: раздирают до льющейся ручьями крови промежности, откуда выковыривают тестообразную массу. Зрелище в духе «Отвращения» Романа Полански практически непереносимо. Только Кеннеди, чтобы показать человека как спятившую машину, не нужна Катрин Денев, а эффект тот же.

Жидкие аплодисменты в финале вполне выразили состояние публики. Не самое комфортное, но, возможно, знаковое. Театр, возникающий на стыке инсталляции и перформанса, как самолет, попавший в зону турбулентности, трясет. Некоторых тошнит. Но по-настоящему рискуют только актеры, которые в финале у Кеннеди просто исчезают: круг с интерьерами, затянутыми окровавленной пленкой, еще вертится, но на сцене пусто. Как будто это их там и прикончили.

Берлин