В Москве открылся Музей русского импрессионизма

Музей русского импрессионизма открылся на территории бывшей кондитерской фабрики «Большевик», постепенно превращающейся в цветущий офисный остров. Хайтековское здание музея никак не гармонирует с окружающими кирпичными строениями, но эффектно среди исторической застройки выделяется, сверкая металлической обшивкой. Музей – перестроенный амбар, и нелепая его форма – параллелепипед на цилиндре – вежливо сохранена John McAslan + Partners. Это британское архитектурное бюро умело превратило хранилище в пятиэтажное выставочное здание с полным джентльменским набором помещений: три выставочных зала, лекционная зона с экраном, книжный магазин, кафе и две небольшие террасы на крыше. Все серое и белое, никаких буржуазно-конфетных или технологических излишеств.

В нижнем этаже новенького здания разместилась постоянная экспозиция музея, состоящая из собрания коллекционера Бориса Минца и отражающая его вкус. Экспозиция эта способна смутить начитанного зрителя, понимающего под импрессионизмом, даже русским, довольно ограниченный круг имен. И хотя в названии музея стоит слово «импрессионизм», а не «импрессионисты», т. е. упор делается на стиль произведения, а не на мировоззрение или метод автора, смириться с некоторыми экспонатами трудно.

Вполне понятно нахождение здесь «Ворот Ростовского кремля» Константина Юона и двух пейзажей Константина Коровина, этих художников чаще всего и причисляют к русским импрессионистами, и можно даже принять их соседство с артистичным этюдом «Окно» Валентина Серова. Но вот «Мамина комната утром» Николая Тархова или «Дорожка в саду» Владимира Баранова-Роcсине уже вышли за границы направления, как и другие картины, ориентированные или на русскую живопись без импрессионизма, или, наоборот, на французскую. Да и русских сезаннистов легко причислили к импрессионистам.

С советскими художниками еще сложнее, стало уже привычным называть советским импрессионистом Юрия Пименова. Почему нет, если существует «Советское шампанское». Сам художник, свидетельствует музейный каталог, считал себя «реалистическим импрессионистом», что вообще кажется оксюмороном, как «барочный ампир». Тем не менее в собрании Минца есть два очень обаятельных холста Пименова – серо-снежная картина «Зимой в Москве» и серо-желтые «Мокрые афиши», и кажется, что в этом музее им и место. Зато так не кажется, глядя на нехарактерный для Оскара Рабина светлый пейзаж и несколько полотен нашего современника Валерия Кошлякова, постмодерниста.

Конечно, разговор о стилях и классификации кажется скучным и необязательным, но хочется все же понимать, что ты увидишь, приходя в музей. А это будет солидное собрание камерной живописи, достаточно традиционной, приятной для глаза и лирической. Среди картин есть скромные работы мастеров первого ряда и гораздо больше вещей художников более скромного дарования и меньшей известности.

В каталоге выставки приведены две искусствоведческие статьи, объясняющие название музея. Владимир Леняшин пишет о «почве и судьбе русского импрессионизма» местами восторженное сочинение, где, говоря о Репине и Серове, упоминает «латентную подпитку реализма импрессионизмом» и находит, что, как и символизм, «импрессионизм вошел в поры» художников русского авангарда. Но анализирует он эти влияния на произведениях, которые хранятся в национальных музеях, собрание Минца дает для серьезных размышлений мало поводов.

Антон Успенский в своей статье «Преломление стиля: импрессионизм и советская живопись» строг, но говорит, в сущности, о той же латентной подпитке, об оживлении картины, уходе в сторону от социально значимого искусства. Так что по прочтении каталога кажется, что понятие русского импрессионизма не знает границ.