Зрители стали вуайеристами в берлинском спектакле Кэти Митчелл «Комната Офелии»

Один из залов театра Schaubuhne такой маленький, а сцена с комнатой Офелии так близко, что трудно не почувствовать себя подглядывающим. Воображаемое окно отделяет зрителей от актеров – через него смотрит на улицу Офелия, в него бросает камушки (мы слышим только звук) Гамлет, чтобы выманить девушку на свидание. Однажды она выходит, а когда возвращается, то все уже не так, как было, когда она просыпалась, убегала на прогулку, со словами «цветы для мертвых» запихивала принесенный горничной букет в мусорное ведро, а кассету – в магнитофон. Звуковые письма, всякие нежности и эротические вольности от Гамлета она прослушивала за вышиванием крестиком – «I’m so happy!» и сердечко внизу. И так каждый день: окно, прогулка, кассета, цветы в корзину и вопль отца откуда-то из глубин дома: «Офелия!» Пока цветов в корзине не стало слишком много, а платья, которые Офелия ежеутренне напяливала одно поверх другого, не превратили ее в бесформенный бочонок. Когда в финале комнату вдруг заливает водой, Офелия выглядит достаточно распухшей, чтобы сойти за утопленницу. Остается только вонзить в шею ножницы и, некрасиво завалившись, поплыть через комнату вместе с прочим мусором – выпавшими из опрокинувшейся корзины засохшими цветами. В таком виде реплика на тему «Смерти Офелии» прерафаэлита Джона Эверетта Милле не оставляет никакого шанса романтизирующему смерть девственницы сексизму.

Трудно сказать, про «женское» ли это и считать ли всякий взгляд на положение женщины, запертой дома мужчинами, феминистским. Если отнестись к происходящему без интерпретаций, можно заметить, как сухо и дотошно Кэти Митчелл и драматург Алиса Берч вычленяют минималистский рисунок жизни, в которой катастрофа – результат ошибки, сбоя в программе. Жил-жил человек, как научили, и вдруг – беда. Что-то идет не так, и даже не в комнате, а там, куда нас не пускают, но куда, сунув ножки в туфельки, убегает Офелия на зов отца. Оттуда же внезапно врывается в комнату Гамлет и исполняет бесноватый танец, после которого девушка, влипшая в стул от ужаса, выглядит жертвой изнасилования. Зритель, как и Офелия, обречен знать только то, что вваливается в комнату – будь то цветы, кассеты или окровавленный труп Полония, который бросили в шаге от постели дочери.

Похоже на кино, где мы видим только то, что вошло в кадр. Но, собственно, это и есть кино, в котором Дженни Кёниг – Офелии приходится играть на крупных планах: ужас в глазах, слезы и дрожь как стадии деформации тела и души, кем-то безжалостно смонтированные. Время, которое проходит между сценами, прописано в пьесе как тайм-код на видео: 03.05 – Офелия просыпается от кошмара, 5.45 – подходит к окну. Мы видим только то, что как будто зафиксировано камерой слежения в комнате, рядом с которой находится еще одна – маленькая. Там двое мужчин в штатском (иногда к ним заходит девушка в костюме горничной) озвучивают все, что происходит в доме, оттуда же говорят голосом Гамлета на кассете. Это они ежевечерне запирают Офелию, с шумом проворачивая ключ в замке, – над ней экспериментируют или ее используют в эксперименте над кем-то? Этого мы не узнаем – основную пьесу, «Гамлета», играют не здесь и она бьет по Офелии косвенно.

Кто-то изучает произошедшее, просматривая материалы видеонаблюдения? Подробный рассказ о стадиях умирания при утоплении, прослаивающий эпизоды, дает понять, что кто-то изучает дело Офелии на предмет состава преступления. Но мы этого не знаем. Вопрос открыт и как будто не столь важен. В конце концов, как и Офелия, мы видим еще и то, чего камера не видит, – комнату, заполненную водой. Эта привилегия только у нас, зрителей. Поскольку люди в штатском, методично сажающие спятившую Офелию на психотропные, рассекают волны – как ходят посуху. Не сексуальные маньяки и не больные художники, какие у Майкла Пауэлла («Подглядывающий») и Микеланджело Антониони («Фотоувеличение») организовывали смерть как фотосессию с жертвоприношением модели. Кто заказывает съемку у Митчелл и Берч, остается загадкой. Вряд ли мужчины, которые тут скорее обслуживающий персонал, – их дело реквизит и озвучка, а гримом занимается вообще горничная. Мысль, что, возможно, камера удовлетворяет наши, зрителей, вуайеристские потребности, куда более интересна.

Берлин