Фестиваль NET показал, как есть
Радикальный танц-перформанс Бориса Шармаца Manger завершил фестиваль нового европейского театра в Москве
Люди едят бумагу. Тут важна буквальность. Оставленное без перевода французское название Manger означает «есть».
Танцевальный перформанс Бориса Шармаца показывают в пустом зале: ни сцены, ни зрительских кресел; публика может свободно передвигаться, как на выставке или (кстати) фуршете. Это место без центра и без иерархий, горизонталь без вертикали («смыслов», «ценностей» и т. п.). Вы можете встать или сесть на пол, лечь или подпрыгнуть, подойти к танцовщику как угодно близко, достать телефон и фотографировать.
Танец начинается с губ. Языка. Рта. А до этого исполнителей, рассеянных среди публики в разных частях зала, можно опознать только по листам белой бумаги в руках. Потом они начинают эту бумагу есть. Откусывают, пережевывают, глотают. Сидя, стоя, лежа, каждый в своем ритме, пока не зазвучит музыка, поначалу непонятно откуда. Кто-то поет, мелодия разрастается, ритм исполнителей становится общим. Постепенно убеждаешься: нет никаких отдельных певцов, звуки выходят из тех же ртов, что жуют бумагу.
Не-танец и Музей танца
Танец может начинаться с чего угодно. Это открытие сделано далеко не сегодня, но француз Борис Шармац – один из самых последовательных современных хореографов, идущих по пути, получившему название «не-танец» (non-dance). Сам он говорит, что это не отрицание танца, а попытка его превзойти, выйти за пределы чисто хореографической выразительности. Хотя о выразительности, зрелищности, представлении в этом контексте речь давно уже не идет. Как и об изобретении новых движений. Хореографы и танцовщики non-dance заняты коммуникацией – со зрителями или, например, с танцевальными традициями – как в основанном Шармацем Музее танца, призванном, ни много ни мало, вместить всю историю современной хореографии не в экспонатах, а в живых телах танцовщиков, которые могут показать и объяснить любой из авторитетных стилей и направлений танца ХХ в.
Это почти шок. Как и впечатление, что танцовщики едят всем телом. Они поглощены процессом целиком, без остатка. Выгибаются в гимнастических позах, чтобы, например, отрыгнуть недожеванный комок бумаги себе на ногу и доесть его уже оттуда. Слизывают остатки с пола. Если давятся, то до конвульсий. Отвращение переходит в наслаждение и наоборот. Это не метафора потребления, тут вообще нет метафор. И белая бумага – просто чистый лист, на котором ничего не будет написано. Здесь принципиально нечего расшифровывать, негде искать «смысл». Действие равно самому себе и не означает чего-то еще. Но именно поэтому и производит такое впечатление. Танец в Manger не что-то внешнее, прекрасное или технически изощренное. Это именно физиология. Как еда. Точнее, он и есть еда. И ничего кроме.
И вдруг они начинают потихоньку мычать Аллегретто из 7-й симфонии Бетховена. Не переставая корчиться, извиваться на полу и жевать бумагу. И пространство раздвигается, как будто к горизонтали добавилась вертикаль или зал стал собором. И начинаешь не столько понимать, сколько чувствовать телом, что вот эти люди, которые едят и давятся, давятся и снова едят, – они сами и есть вертикаль и собор. Это момент преодоления физиологии, выхода, освобождения. Он не может тянуться долго, великая мелодия, поднявшись, затихает, а танец-еда продолжается, пространство снова меняется: танцовщики, перемещаясь по залу, сдвигают публику, формируют из нее отдельные группы или сбивают в большую стаю.
Драматургия кажется спонтанной, хотя она, конечно, продумана. Но публика сама по себе создает непредсказуемость. И даже опасность. Начать с того, что мы пришли с улицы и ходим в грязных сапогах по полу, на котором танцовщики не просто распластываются, бьются об него, вытирают головой, – они же с него едят! Как всякий перформанс, Manger ставит зрителя в двусмысленное положение, заставляя в каждый момент самому выбирать дистанцию. Подойти? Отодвинуться? Раскрепоститься или быть деликатным?
И вот еще что: пока это длится, я не всегда могу понять, что происходит со мной самим и почему. Это сводит желудок или сжимается сердце?