Владимир Юровский доиграл «Войну и мир»

Мы и в самом деле смотрели кино: в одной из программ Юровский уделил щедрое место киномузыке. Правда, из трех фильмов, показанных на стене Зала Чайковского в виде ловко смонтированных дайджестов, лишь один имел прямое отношение к войне: «Генрих Пятый» Лоренса Оливье (1944), снятый с целью пробудить патриотический дух у вступавших в войну англичан. Ради задач пропаганды был освобожден от военной службы композитор Уильям Уолтон, написавший к фильму симфоническую фантазию на стилизованные старинные темы. Владимир Юровский вел Госоркестр имени Светланова не хуже, чем Генрих Пятый своих лучников: литавры и тарелки вступали одновременно с копьями и рапирами так точно, будто Юровский всю жизнь проработал в тон-студии «Мосфильма». Возможно, сказались гены: именно прадед дирижера Давид Блок основал некогда оркестр кинематографии.

С таким же энтузиазмом обернулись вокруг земного шара «Дети капитана Гранта» (кто сомневался, что Исаак Дунаевский превосходный симфонист?) и сплавал в каперское плавание «Морской ястреб». Когда под пышную музыку Эрика Корнгольда на экране возникли белые паруса и неотразимый полупрофиль Эррола Флинна, вдруг показалось, что на дворе 1970-е или 80-е гг., а ты смотришь классику черно-белого кино в кинотеатре «Иллюзион».

Юровский ведь и жил в СССР в эти годы, а потом уехал в Европу. Когда сегодня он вновь приезжает к нам с просветительскими концертами, кажется, что возвращается застойное брежневское время, когда важнее хорошей музыки не было ничего на свете. Поэтому и герои Юровского часто из 1970-х – Геннадий Гладков или Сергей Слонимский, а на этот раз – Владимир Спиваков, по приглашению Юровского тряхнувший стариной и взявший в руки скрипку, чтобы чувственно и благородно, истинно по-мужски сыграть сольную партию в сумрачном Скрипичном концерте Карла Амадеуса Хартмана.

Давно замечено, что наше время, когда военные катаклизмы встраиваются в общую картину единства и стабильности, корреспондирует с застойной эпохой 1970–1980-х. Но оно похоже и на ту эпоху, о которой рассказывали концерты Юровского: о войне и о десятилетии, которое ей предшествовало. Самым ранним опусом во всем цикле был Концерт для струнного квартета и духового оркестра Эрвина Шульгофа – чешского еврея, погибшего в концлагере. Он датирован 1930 г. – когда еще не забылись золотые 1920-е с их джазовыми ритмами и мироощущением молодости. Вся остальная музыка, в какой бы стране она ни была написана, словно описывала болезнь несвободы, которая, по словам Юровского, прорвалась гноем войны. Велик тот композитор, кто, подобно Оливье Мессиану, поет на этом фоне «Хвалу бессмертию Иисуса» (с «Квартетом на конец времени» артисты Госоркестра справились очень достойно). Близок и понятен тот, кто, подобно Сергею Рахманинову, подводит итоги жизни, тоскуя о родине («Симфонические танцы» прозвучали упруго и эффектно). Достоин оплакивания тот, кто встретил смерть в пору становления таланта (целая программа была посвящена музыке композиторов – узников Терезиенштадта, города, где ради кинокамер была сконструирована искусственная счастливая творческая жизнь евреев, которым все равно был уготован путь в газовую камеру). Внушает уважение пафос пацифизма (Симфония-реквием Бенджамина Бриттена, 1940), сочувствия убитым («Памятник Лидице» Богуслава Мартину, 1943) и плененным (Песни заточения Луиджи Даллапикколы, 1938–1941).

И до сих пор пугает жестокое провидчество: в Восьмой симфонии Шостаковича (1943), которой Юровский подводил итоги цикла, словно говорится о том, что война закончится, но ее конец не положит конца человеческому злу. Как ни странно, надеждой для нас остается сама возможность открытого художественного разговора на подобные темы, особенно если его получается вести с таким собеседником, как Владимир Юровский.