В Доме музыки сыграли метасимфонию Метабетховена

В собрании разнокалиберных программ Дома музыки стали попадаться те, что привлекают интеллектуальную публику, интересующуюся современной культурой. Абонемент Антона Батагова, «Предварительное действо» Скрябина – Немтина под управлением Владимира Юровского – и вот теперь Метабетховен, представленный независимым Eventful Agency. Куратор программы скрипачка Елена Ревич – одновременно академическая солистка и участница авангардных экспериментов – решила объединить оба направления своих поисков и вынести результат на широкую публику, собравшуюся во вместительном Светлановском зале Дома музыки.

Это интересный опыт. Многие из пришедших, возможно, впервые послушали музыку в различных современных стилях – и не страшно, что пару раз раздался даже возмущенный свист. Другие же, кому привычнее как раз актуальное искусство, послушали Бетховена и, можно предположить, восхитились тем, насколько остро до сих пор ощущается масштаб новаций признанного классика.

На сцене находился «Персимфанс» – оркестр без дирижера, существовавший в Москве в 1920–1930 гг. (и игравший Бетховена), а возрожденный энтузиастами во главе с Петром Айду в 2008 г. Концерт начался хорошо знакомой музыкой – это было Allegro ma non troppo из Симфонии ре минор. В тексте конферанса его составители побрезговали упоминать номера симфоний – но это была знаменитая Девятая. Правда, только первая ее часть, где призыв миллионам обняться еще оглашен. Сыграли часть, хорошо настроившись, удивительно чисто, прозрачно и даже полетно. Оркестр сидел кругом в два уровня: духовики занимали центр круга, слыша окружавших их струнников. Те (почти все), хотя и играли на современных инструментах, стремились выдерживать старый классический безвибратный звук. Начали по совместному кивку и выдержали точный темп до самого конца. Ближе к окончанию согласно, глядя друг на друга, замедлили. Так делают в струнном квартете – между тем на сцене сидел полный оркестр.

В том же духе прозвучали знаменитое Allegretto из Симфонии Ля мажор и завершавшая концерт Увертюра «Эгмонт». Полина Осетинская солировала с оркестром, сыграв грустную до тоски медленную часть из соль-мажорного Фортепианного концерта. Все это был Бетховен, но был еще Метабетховен. Нужно отдать должное Елене Ревич: она оказалась опытной музыкальной портнихой, настолько ладно она пришила Фугу для скрипки соло Альфреда Шнитке к финалу бетховенского Скрипичного концерта, уснащенного каденцией опять того же Шнитке. Скрипичное соло было сыграно не всюду идеально, но со вкусом, темпераментом и отменным ансамблевым чутьем – оркестр отвечал взаимностью, ловя взгляды и улыбки, которые солистка посылала ему извне круга.

Другим метатекстом стала бетховенская Соната для фортепиано и скрипки до минор, соединенная с опусом Dikhthas (1979) Яниса Ксенакиса. Сыграв первую часть Сонаты почти до конца, Ревич и Осетинская вдруг переключились на яростного, ревущего Ксенакиса, у которого истошные глиссанди скрипки шли напролом, пытаясь сокрушить заслон, выстроенный из фортепианных пассажей. По сравнению с другими опусами того же Ксенакиса Dikhthas даже академичен – по крайней мере, он написан для академического дуэта фортепиано и скрипки, благо заказан бетховенским фестивалем в Бонне. Самым выразительным местом оказался эпизод в середине пьесы, когда фортепиано заняло одну-единственную ноту, а скрипка стала пытаться занять ее же, объезжая ее микротонами на двух струнах сразу. Не доиграв до конца Ксенакиса, храбрые дамы сползли снова на Бетховена и благополучно закончили часть.

Ждали музыку Йорга Видмана, а прозвучал Бретт Дин. Австралийский композитор, бывший альтист Берлинского филармонического оркестра, посвятил Бетховену пьесу Testament для 12 альтов, в которой отразил настроения, высказанные глохнущим композитором в Гейлигенштадтском завещании (его гордый и горький текст продекламировал актер Андрей Емельянов-Цицернаки). Музыка, проникнутая тревожным настроением, словно скрипит гусиным пером по бумаге: лихорадочную, торопливую работу Бетховена изображают смычки, не натертые канифолью. Иногда же являются призраки звуковых картин, которые Бетховен слышит внутренним слухом, – среди них цитата из «Разумовского» квартета. Тогда альтисты меняют смычки на другие, где с канифолью все в порядке.

Особняком среди Бетховена и Метабетховена прозвучала «Зигфрид-идиллия» Вагнера, слегка ослабив концептуальный нерв программы. Сыграна она была «Персимфансом» прекрасно, текуче – это был сеанс коллективного вдохновения, но иногда казалось, что этой музыке все же недостает властной дирижерской руки.

Зато Бетховеном баловали и в антракте: Иван Бушуев на флейте-траверсо и Петр Айду на рояле бетховенской эпохи утонченно музицировали в фойе – звук был что надо, одна беда, что в трех шагах его уже не было слышно.