Победитель 68-го Каннского кинофестиваля – драма Жака Одиара о мигрантах «Дипан» – далеко не самый интересный фильм конкурса

«Дипан» тоже о глобальной перемене участи и новой tabula rasa: оторванные от своих корней и заброшенные в незнакомый мир беженцы объединяются в эрзац-семью, которая оказывается крепче настоящих семей, и приобретают заряд прочности, превосходящий любые национальные и религиозные скрепы. Одиар – режиссер с железной хваткой, и в «Дипане» есть все признаки его кино: энергия, шероховатость, крупность, неспящий ритм. Фактурные реалии бедняцких парижских предместий и тюремный быт нелегалов тут тоже отработаны по полной. Но если «Пророк» оставлял после себя ощущение дискомфорта и тревоги, то «Дипан» по сравнению с ним – чересчур удобоваримое кино, особенно уместное на фоне трагедии Charlie Hebdo.

От председателей жюри братьев Коэн, всегда умевших обходить стереотипы, хотелось бы решения более парадоксального, чем награждение еще одной мейнстримной левацкой драмы о бесправии чужаков в Европе. «Дипан» рассказывает о жертвах гражданской войны в Шри-Ланке: незнакомых друг с другом солдате – «тамильском тигре», молодой женщине и маленькой девочке. Чтобы выжить и получить политическое убежище во Франции, им приходится взять чужие имена и притвориться семьей. На чужбине их ждет, разумеется, еще одна война – та, что разворачивается под покровом европейской политкорректности: во Франции героев крышует и использует коррумпированная полиция пополам с криминалом, а обществу до всего этого дела нет.

Сюжетно «Дипан» вроде бы продолжает линию одиаровского «Пророка», в котором молодой араб-уголовник постепенно подминал французскую тюремную и социальную систему под себя и выходил на волю абсолютным победителем – человеком с новой, пуленепробиваемой, идентичностью. Преодолев свой род, свой класс, свою религиозность, он оказывался сильнее традиционного европейца-колонизатора, европейца-просветителя и даже традиционной европейской мафии и проводил «обратную колонизацию».

Не менее предсказуемым выглядит и награждение венгерской картины «Сын Саула» дебютанта Ласло Немеша, драмы о холокосте, чье единственное достижение состоит в методе и организации съемки. Ужас геноцида мы видим либо глазами работающего в концлагере еврея, который находит среди трупов своего сына и пытается похоронить его по-иудейски, либо глазами анонимной хаотичной толпы из фашистов, евреев, убитых, окружающей героя на всех кругах этого ада. По идее агрессивная субъективная камера и агрессивный звук должны ставить зрителя на место Саула и создавать эффект клаустрофобического макабра (как у Алексея Германа в «Хрусталеве», который тут невольно вспоминается), но на деле они лишь отчуждают от персонажа, истории и – Истории. Этот конвульсивный трип по застенкам концлагеря напоминает что-то среднее между видеоигрой-бродилкой и современными видео, снятыми на экшн-камеры GoPro. Лишенный моральной нагрузки и содержательно никак не оправданный, аттракцион Немеша скорее камуфлирует отсутствие какой-либо авторской позиции и выглядит несколько двусмысленно по отношению к холокосту, но это не помешало чувствительным к еврейскому вопросу Коэнам выдать ему Гран-при.

Вообще, весь призовой расклад свидетельствует не столько о компромиссности, сколько о раздрае в составе жюри, которое будто бы запуталось в своих предпочтениях и не смогло найти общий язык. Верхом абсурда является решение разделить приз за женскую роль между Руни Марой из фантастически тонкой мелодрамы «Кэрол» Тодда Хейнса и Эммануэль Берко из истеричной и по-французски заболтанной лав-стори «Мой король». Хотя всем было ясно, что если и делить этот приз, то только между Марой и Кейт Бланшетт, чьи партии в «Кэрол» неотделимы друг от друга. А лучшим актером был признан никогда не получавший никаких серьезных призов Венсан Линдон из безыскусной пролетарской драмы «Мера человека». Он сыграл немолодого работягу, который от безработицы устраивается смотрителем в супермаркет и каждый день вынужден наступать на собственное горло – ловить на мелких кражах таких же отверженных, как он сам, или тех, кому еще хуже. Линдон – актер замечательный, чем-то напоминающий немыслимых сегодня Жана Габена и Лино Вентуру, и жаль, что талант режиссера Бризе не дает ему, а также истории в целом приподняться над очевидным социальным уровнем.

По-настоящему не промахнуться жюри удалось лишь в двух случаях. Приз жюри достался оригинальному «Лобстеру» Йоргоса Лантимоса – антиутопии об актуальном будущем, в котором тоталитарные системы станут совсем невидимыми и неощутимыми, а понятие приватности или исчезнет вовсе, или будет означать тотальное одиночество. И, наконец, приз за режиссуру получил китайский классик Хоу Сяосень. Его «Убийца», заявленный как вклад режиссера в древний китайский жанр уся (кино восточных единоборств), оказался чем-то прямо противоположным – неопознаваемым и совершенно завораживающим визуальным объектом.

Действие происходит в IX в.; в центре – судьба девушки, которую воспитали как убийцу, а теперь отправили убивать ее семью. Но сюжет здесь медленно тает и растворяется, распадается на медитативные планы-эпизоды, уступает место почти абстрактным комбинациям или даже иероглифам из ритма, пространства, изображения и звука. Такой скрупулезной и меж тем магической – лишенной формалистского лоска – работы с базовыми элементами киноязыка не было очень давно.

Хоу будто бы переизобретает живопись, наделяя ее качествами современного цифрового изображения с максимальным разрешением: тут буквально можно видеть движение воздуха, а аутентичность происходящего носит почти документальный характер. При этом никакого «современного искусства» здесь нет. Напротив, фильм обладает классическим или даже предклассическим величием и выглядит так, как могло бы выглядеть кино, появись оно в IX в. в Китае. Так Хоу оживляет бездонную историческую память кино, которое вообще-то существовало всегда.

Канны