Интервью - Терри Гиллиам, режиссер

В прокат выходит новый фильм Терри Гиллиама «Теорема Зеро» - фантасмагория об ученом, который пытается найти математическую формулу бытия. Главную роль сыграл дважды лауреат «Оскара» Кристоф Вальц, роль компьютерного интеллекта досталась Тильде Суинтон. Накануне российской премьеры обозреватель «Пятницы» побеседовал с культовым режиссером.

- Вы сделали не так уж много фильмов о будущем, но тем не менее «Теорема Зеро» - уже третий после «Бразилии» и «12 обезьян». Ваши представления о завтрашнем дне действительно таковы?

- Все три картины отражают мое видение настоящего. Что я могу знать о будущем? Я просто смотрю по сторонам и пытаюсь рассказать в фильмах о том, что вижу. Мило, что вы придумали за меня трилогию, но я этого в виду не имел. Я живу в собственной вселенной, цитирование самого себя неизбежно, и здесь оно - чуть ли не в каждом эпизоде. Есть еще одна странная деталь. Вы, наверное, в курсе, как часто мне не везло с проектами, так что за этот я ухватился и постарался осуществить его так быстро, как только возможно. Я работал так стремительно, что полностью доверился инстинкту. Решал повседневные проблемы, чтобы съемки не останавливались, а время наконец-то совпало с деньгами. То есть жил в настоящем. Придуманное мной будущее наверняка уже осталось в прошлом.

- Ретрофутуризм - звучит как оксюморон, но к вам это понятие применимо.

- Я так долго запрягаю, что, когда мой фильм про будущее выходит в прокат, все фантазии давно осуществились и даже успели устареть. (Смеется.)

- Ладно, оставим в стороне антиутопии. А в утопии вы верите?

- Верил. Раньше. Больше не верю. Утопий не существует в реальности, но можно было бы предположить, что кто-то когда-то одну из них осуществит... Да нет, конечно. Слишком несовершенен человек. Он никогда не сможет измениться. Что лишает смысла и термин «утопия». Люди строят что-то, во что пытаются верить, а потом сталкиваются с реальностью. Возьмем демократию: хорошая же штука, правда? Америка в нее вроде как искренне верит. А потом - бац! - Ирак, Ливия... Оказывается, что нет никакой демократии. Обычная олигархия, власть не отдельных тиранов, но корпораций. Ничем, увы, не лучше.

- В России с демократией дела тоже обстоят так себе.

- Ну, у вас это вообще старинная традиция, иначе, наверное, и быть не может.

- Вернемся к «Теореме Зеро». Герой, сыгранный Кристофом Вальцем, похож на безумного ученого - один из старейших кинематографических архетипов. Но он и ломает стереотип, превращаясь едва ли не в романтического героя.

- Он, конечно, гений. Но вместе с тем - обычный парень, находящийся в рабстве у гигантской могущественной корпорации. Он находится в подчинении у огромного компьютера и просто делает свою работу, не задавая лишних вопросов. Ему дали задание - он трудится над ним, и точка. Стань рабом корпорации, отключи мозг, получай свою зарплату: в мире все больше людей, которые живут именно так.

- Но он-то эту жизнь ненавидит!

- Штука в том, что, когда ты в системе, убежать от нее практически невозможно. Тебе кажется, что ты бунтуешь против нее, но в реальности все идет по плану, о котором тебе ничего не известно. Ты надеешься, что в финале все взорвешь, а потом обнаруживаешь, что остался рабом все той же программы. Никакого выхода не существует. Да, это довольно пессимистическая картина мира, но мне она кажется близкой к реальности.

- Нет в этом, часом, какой-то паранойи?

- Ничего подобного. Только реализм. Когда я заканчивал работу над фильмом, гремела история Эдварда Сноудена. И все поражались: «Оказывается, за нами следят». Я отвечал: «Очнитесь, я десять лет твержу о том же самом!» Мне не нужны никакие доказательства. Если существуют технологии, позволяющие организовать глобальную слежку за каждым, неужели кто-то избежит искушения их использовать? Наивно на это надеяться. Раз изобрели интернет и фейсбук - значит, кто-то за тобой постоянно наблюдает. Правительство? На фиг правительство, если чертов Amazon лучше меня знает, какую книжку я хочу у него заказать! Проснитесь, ребята, мир изменился.

- И как вам в нем живется?

- Отлично, не жалуюсь. Мир стал ужасно интересным. Правда, мне все время хочется комментировать происходящее, я разучился молчать и смиряться. Зато во мне давно не осталось веры в то, что можно изменить хоть что-то при помощи кинематографа. Кино потеряло былое могущество, его не вернуть. Но всегда есть надежда повлиять при помощи фильма на кого-то более молодого и энергичного, кому хватит сил изменить вселенную.

- До какой степени герой «Теоремы Зеро» похож на вас?

- Кое в чем - очень даже. Каждое утро я встаю и тут же сажусь за компьютер. Меня тут же буквально засасывает в интернет, я ничего не могу с этим поделать. Ужасно сложно заставить себя оторваться от монитора, встать и подумать о чем-то другом. Там так много интересного! Бесконечные ресурсы информации. Поглощаешь все это и устаешь, будто ты делаешь какую-то настоящую работу, причем довольно тяжелую. Только внутренний голос бормочет: «Встань, отвернись от компьютера, создай что-то собственное, хватит копаться в чужом». Безусловно, это довольно сильная зависимость.

- Есть в ней какая-то позитивная сторона?

- Не думаю. Любая зависимость опасна. А эта конкретная зависимость помогает политикам преспокойно управлять миром, пока мы пялимся в свои мониторы. Совершенно непонятно, как победить эту пассивность и убедить себя, что ты способен повлиять на то, что творится вокруг. Мое поколение, шестидесятники, верило в эту возможность - и, честно говоря, не так уж плохо справлялось. Сейчас не верится уже.

- Процесс работы над математическими или физическими формулами в вашем фильме представлен довольно необычно - он больше всего похож на авангардную видеоинсталляцию. На искусство, а не на науку.

- Знаете, в школе я очень увлекался наукой, мечтал стать знаменитым ученым. И в колледже начал заниматься физикой. А потом вдруг испугался, что для меня это слишком сложно, я не потяну... И записался на изящные искусства! (Смеется.) Связь существует. Кино - наука или искусство? Лично я ответа не знаю до сих пор.

- «Теорема Зеро» затрагивает не только науку и искусство, но и религию, ведь, по сути, ваш ученый ищет ответ на сакральные вопросы. Как вам видится религиозное состояние современного мира?

- Это у вас надо спрашивать - ведь в России состоялся этот сенсационный процесс над девушками из Pussy Riot, которые бросили вызов патриарху Кириллу... Я правильно произношу имена? Сегодня те же процессы происходят повсюду. В постсекулярном мире, где не осталось иной религии, кроме консюмеризма или технологий, носители подлинного религиозного сознания стремятся к крайнему фундаментализму. В Штатах бал правят евангельские христиане, в арабском мире - радикальные исламисты. Все это - борьба людей с наступающим будущим, которому они противопоставляют свой консервативный идеал прошлого. Они агрессивнее и сильнее с каждым годом. Адепты технологий забрасывают бомбами адептов религий, которые, обвязавшись взрывчаткой, идут убивать неверных. Россия тоже не в стороне от этого - вспомните войну в Чечне.

- А у вас есть своя религия?

- Конечно. Я - убежденный язычник. Верю в то, что природа полна магии, что духи живут повсюду. Когда я вижу дерево, не могу поверить в то, что в нем нет души. Но молиться мне некому.

- Это ведь вы нарисовали Бога в «Монти Пайтон и Священном Граале», не так ли?

- Да, я до сих пор смеюсь, когда вспоминаю об этом. (Смеется.) Мы вместе решили, что к рыцарям короля Артура должен обратиться Бог, а потом я предложил срисовать его с Уильяма Гилберта Грейса, легендарного чемпиона крикета. Понимаете шутку? Божья благодать, Grace of God, - бородатый У.Г. Грейс.

- Смотрится отлично до сих пор, даже если ничего не знать о прототипе. А часто ли вы вспоминаете о «Монти Пайтон»? Нравится ли вам, что вас, известного режиссера с массой наград, до сих пор ассоциируют с этой великой комической группой?

- Как это может мне не нравиться? Я обязан «Монти Пайтон» слишком многим. Всего-то одно телешоу и несколько фильмов - и я получил базу на всю жизнь. Без «Монти Пайтон» такой чудак, как я, никогда не смог бы оказаться в серьезной индустрии. Свобода действий, которой я пользуюсь сегодня, происходит из свободы «Монти Пайтон». Правда, мне понадобилось много лет, чтобы научиться делать цельные фильмы, отказаться от скетчевого мышления, столь необходимого в годы «Летающего цирка». В последние годы, когда я приезжаю куда-то представлять очередной фильм, меня нередко спрашивают о «Монти Пайтон», как будто именно я их придумал и сделал все шоу. Каждый раз приходится объяснять, что нас было шестеро и я никогда не был главным.

- Вы вообще часто чувствуете себя счастливым? Есть такой стереотип - чем смешнее человек шутит, тем больше склонен к депрессии.

- Я счастлив, только когда работаю. В промежутках я - несчастнейший из людей, с чем приходится иметь дело моей жене и детям. А работа у меня есть не всегда. Я пессимист, мне трудно угодить, я никогда ничем не доволен. Может, поэтому многие мои фильмы в итоге не были осуществлены. Так и бьюсь с продюсерами, как Дон Кихот с ветряными мельницами.

- Последний вопрос, который меня тревожит. Вашего персонажа зовут Коэн (Qohen). Как вам наверняка известно, это имя или фамилия восходит к слову, обозначавшему первосвященников в древнееврейской традиции. Что вы имели в виду?

- Стыдно признаться, но ровным счетом ничего. Это придумал Пэт Рашин, автор сценария «Теоремы Зеро». Я знал про братьев Коэнов или Леонарда Коэна, мне известна этимология имени, но здесь ужасно понравилась абсурдная буква Q в начале. Звучит так же, а пишется головоломно, не угадаешь. Какой-то в этом имени мне послышался таинственный ритм, и я его сохранил, не задавая никому лишних вопросов. К счастью, не у всего есть рациональное объяснение.