Екатерина Деготь: Склочный праздник
Как семейные склоки стали главным признаком Нового года в России
Зима как таковая также небезопасная тема, так как вызовет драку сторонников и противников перевода часов
Никогда европейскость Европы так остро не чувствуется, как в конце календарного года. А в России теперь есть главный признак европейского Рождества, хоть и на Новый год, а не собственно на Рождество. И это не фуа-гра и не подарки: это страшные семейные склоки на идеологической почве.
В моей советской юности такого не было. Все люди вокруг, включая моих преподавателей и университетских комсомольских лидеров, не говоря уже о соседях и, я уверена, прохожих, думали примерно одно и то же. А именно: масла нет, на Западе лучше, генсеки все кретины, а парторг еще хуже. По этим пунктам все были согласны, никакого конфликта поколений, гендеров и классов не наблюдалось, а дальше шли разногласия относительно того, надо ли эмигрировать и вообще «высовываться» или достаточно рассказывать анекдоты.
В перестройку и в девяностые тоже все были согласны, на сей раз с тем, что свобода - это хорошо. Каждый вкладывал в это слово что-то свое, но до содержания дискуссия не доходила, все были заняты обеспечением выживания при этой самой свободе. Парадоксальным образом для многих это выживание осуществлялось через как раз-таки высказывание своего мнения в прессе, так что экстравагантных мнений было много, от «Агния Барто - наше все» до «Ленин - это гриб», но все же они составляли в целом консенсус.
В двухтысячные годы мнения начали расходиться настолько, что социальная жизнь расслоилась. Я поняла, что пути назад нет, когда мне пришлось выбирать между гламурным юбилеем и антифашистской демонстрацией: технически можно было попробовать успеть на оба мероприятия, но это перестало укладываться в одной голове и одной записной книжке.
Началось все невинно: с диет. Стало трудно приглашать друзей на ужин. Одни были зомбированы доктором В, и диета их была засекречена, другие не ели убоины, третьи, напротив, только убоину, так как в ней меньше калорий; все эти пищевые идеологии защищались их адептами очень рьяно.
Постепенно рассыпались и прочие консенсусы. Внезапно все приобрели убеждения - потому что на сцену вышло поколение, у которого они и правда есть: поколение феминисток и антифашистов, экологических борцов и профсоюзных деятелей. На их фоне теперь все активисты, каждый чего-то своего. Вместо ленивых бонвиванов, которым все более или менее все равно (каким был советский челвек), в последние пару лет на идеологической сцене появились такие «типические характеры в типических обстоятельствах», как убежденный расист, ненавидящий «этих черных»; православный фундаменталист с огнем и мечом; охваченный ужасом гомофоб; солдафон домостроя, мечтающий отправить женщин назад на кухню; советский колониалист, презирающий украинский язык, и многие другие, причем, разумеется, обоего пола. Изо всех пор этих людей стали сочиться убеждения, хотя сами они все еще считали, что убеждений у них нет и что они «нормальные». Но под «нормальной» любовью к Западу обнаружилась ненависть к Азии, под «нормальной» верой в свободу - презрение к «рабам», а под противостоянием «совку» - желание возродить традиции розги.
Теперь у нас будет как в Париже или Лондоне. За праздничным ужином в кругу семьи в этом году мы не будем травить анекдоты - чувство юмора может оказаться очень разным, а молодые левые (сейчас они уже есть в любой семье) вообще отказываются его иметь, считая иронию инструментом насилия. Мы будем опасаться говорить о мигрантах и советском прошлом, о Ходорковском и «Пусси Райот», о РПЦ и евромайдане. Придется сосредоточиться на еде - но и тут почва заминирована, если в семье есть воины здоровой пищи. Зима как таковая также небезопасная тема, так как вызовет драку сторонников и противников перевода часов.
Вот так наши новогодние ужины приобретут истинно буржуазный характер - характер скучной вечности, которая в каждый момент чревата сокрушительной всеохватной революцией.