Екатерина Деготь: Теперь и в спальне

После того как в нашей стране начались политические репрессии, многие опасаются выходить на площадь. Но Болотная теперь и в спальне: начинаются репрессии в сфере частной жизни.

К сожалению, они не такие смешные, как запрет на топот котов, зато более определенные. Законы о запрете пропаганды не тех сексуальных отношений и об оскорблении чувств верующих, проект концепции семейной политики – за всем этим вырисовывается идея утвердить «традиции», укрепить иерархическую структуру, в которой что-то одно (семья, вера, гетеросексуальные отношения) по причине своей якобы «естественности» главенствует над другим (бессемейность, атеизм, бисексуальность). Это другое допускается, но только в известных пределах, так сказать, в черте оседлости. И граждане не зря опасаются, что эта тяга к иерархиям доведет не только до представления о главенстве мужчины над женщиной (вот уж традиция так традиция, сколько веков), но и до идеи «титульной нации» и «высшей расы».

Всем, конечно, известно, что в модернизированном обществе преобладает совсем другая модель. Согласно ей, нужно не строить иерархии, а, наоборот, освобождаться от них; уничтожать любую дискриминацию и уравнивать все модели семейных отношений, гендерных ролей, культур и вер. Если и критиковать эту «западную» модель (а делать это надо), то прежде всего за некоторое лицемерие: она предоставляет людям порой чисто символическое утешение в области, так сказать, надстройки, идеологии, языка, – в то время как экономическое, а порой и политическое неравенство сохраняется (хотя, конечно, не такое отвратительное, как в России). Характерно, что на Западе этот «язык равенства» оказался выпущен в массовые медиа из левой академической среды, где он существовал давно, как раз в момент распада государства всеобщего благосостояния в конце 1980-х годов.

В России в результате «законов Мизулиной» сейчас (в тот самый момент, когда демонтируются последние остатки всеобщих социальных привилегий) создается новая риторика, которая не только не дает компенсации неравенству экономическому, но, наоборот, оправдывает его, представляет закабаление в качестве «традиции». Семья не может скопить на квартиру? Пусть живут с родителями, в духе «межпоколенческих ценностей». Нет мест в детском саду? Пусть женщина бросит работу и посвятит себя исконному предназначению. Работы нет? Самое время родить троих и более. Это все на практическом уровне, а на более теоретическом закон провозглашает, что существует нечто привилегированное, «традиционное». Следовательно, есть и непривилегированное. Незамужние женщины и бездетные супруги, сомневающиеся в вопросах веры и не определившиеся в вопросе сексуальных предпочтений – все они теперь почувствуют себя неглавными, нетитульными и незащищенными.

Если вдуматься, в этом есть нечто освобождающее.

Елена Мизулина утверждает, что семья – консервативная институция, цель которой – рождение детей. Общественность возмущена, но вообще-то Мизулина совершенно права (за исключением, правда, того, что цель семьи – сохранение собственности). Семья и правда есть необходимая консервативная институция, из которой вырастают сильные и в которой застревают слабые. Редки семьи (а особенно в России), где учат разрыву с этой самой семьей, без которого не может состояться ни один человек. Семья тянет человека назад, подавляет его волю к новации, к самостоятельности, к подвигу. Семья стоит на пути героя и тормозит мысль философа.

Но никакая Мизулина не заставит жениться (и особенно выходить замуж) того, кого к этому не тянет.

Теперь всякий, кто живет со своей второй половиной без штампа в паспорте; кто не хочет иметь детей; кто, наоборот, хочет, будучи гомосексуалом; всякий, кто живет один; кто объясняет своим детям¸что все люди равны вне зависимости от того, с кем они живут; кто предпочитает работу семье, кто реализуется вдали от собственных корней и вообще не желает иметь об этих корнях никакого понятия, – всякий, кто будет на это решаться, будет теперь совершать настоящий, полновесный, осознанный политический поступок.

По-моему, это хорошая новость.