«Хованщина» в Париже: Триумф русской оперы

Париж принял спектакль восторженно: нет такого прилагательного в превосходной степени, которое не употребили бы французские критики в своих отзывах. Особо подчеркнули удачный дебют на парижской сцене дирижера Михаила Юровского. «Страшная и восхитительная» опера Мусоргского (по выражению рецензента Le Monde) теперь затмила в Париже даже «Бориса Годунова».

Мастер визуальных эффектов, Щербан остался верен себе: сцена помилования стрельцов, заканчивающаяся у Мусоргского молчанием, превращена в сцену народного ликования с красным фейерверком. Зато финал поставлен грандиозно. Разрешается опера победой не царя, не раскольников, но духа. Случается преображение – и вся декоративная аляповатость исчезает, остаются только чистый свет, светлые одежды. В дожде из пепла, накрывающего сцену, высятся белые силуэты раскольников, словно чистые свечи. И вслед за ними на финальных аккордах появится отрок в золотых одеяних – не то царь Петр, не то Спаситель.

При этом постановка Андрея Щербана очень традиционна – это предсказуемая историческая фреска с кокошниками. Все первое действие проходит на фоне громадной стены, из-за которой выглядывают купола кремлевских церквей. Ярко-красные кафтаны стрельцов и князей, хоругви и бутафорские иконы, под которыми шествует народ, – все складывается в красивую картинку оперной Руси. Постепенно лубок уступает место более сложному пониманию мира, а условный оперный народ, трафаретно поющий славу «белому лебедю», – многоперсонажным хорам. Хотя все исполнители хороши (Сергей Мурзаев в роли Шакловитого, Владимир Галузин и Глеб Никольский в партиях князей Андрея и Ивана Хованских, болгарский бас Орлин Анастасов в роли Досифея), главное достоинство постановки – именно хоры.

Хотя актуального осовременивания в этой «Хованщине» и нет, режиссер настаивает на созвучности шедевра Мусоргского нашему времени. «Хованщина» отражает всеобщую смуту, которую переживает не только Россия, но и западная цивилизация», – объясняет Щербан. Кажется, режиссера интересовало состояние всеобщего смятения, выход из которого может быть только индивидуальным, путь спасения каждый выбирает для себя сам. Центральная фигура этой «Хованщины» – Марфа. Не только потому, что страстный голос Ларисы Дядьковой занимает все пространство: красота тембра знаменитой русской меццо-сопрано и драматический дар певицы давно закрепили за ней славу идеальной Марфы. Щербан отождествляет Марфу с Россией: через ее очистительную жертву и становится возможным изменение мира.

Картины зарифмованы мрачными проходами людей в черных ризах, которые смотрятся все более зловеще. Складывается ощущение, что для художника Ричарда Хадсона староверы и монахи – одно и то же. Марфа оказалась обряжена в монахиню, так что даже дух захватывает – о какой такой любви открыто рассуждает эта мать-настоятельница?

Париж