Спектакль "Кристина" на фестивале NET: Что увидела кухарка

Над сценой висит большой экран, сюжет спектакля разворачивается на нем. Это хрестоматийная драма Августа Стриндберга «Фрекен Жюли», только увиденная глазами кухарки Кристины. В ночь на Ивана Купалу юная фрекен флиртует с лакеем Жаном, Кристининым женихом. К утру будет растоптано все, на чем держался мир неосмотрительно переступившей сословную границу аристократки, а Жан рефлекторно встрепенется на звонок хозяина. Но нам интересно узнать, как пережила эту ночь Кристина. Что она слышала. Что видела. Что снилось ей, заснувшей от усталости на кухне, когда в соседней комнате лакей покрывал госпожу (Стриндберг, как известно, шокировал современников физиологизмом).

Знакомый поворот. Классический пример – «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Тома Стоппарда, «Гамлет» с точки зрения двух посыльных. Но те были болтливы, а Кристина (Юле Бёве) задумчива и тиха. Ночь на Ивана Купалу – ночь гаданий, вещих снов.

А что есть сон? Камера, мотор, снято! Кэти Митчелл и Лео Варнер выкатывают на сцену компактную машинерию грез и обустраивают мир Кристины со всей тщательностью и деликатностью, на которые способны кадрирование, монтаж и крупный план. В полумраке статисты (среди которых Жан и Жюли) ловко переставляют софиты, направляют камеры, двигают мобильные декорации. Тут же, на авансцене, трудятся работники озвучания: шуршат и скрипят, топочут, стучат, шелестят, льют воду.

Перед нами разворачивается кино в реальном времени. На экране мы видим не сырую запись, но выверенный по всем канонам фильм, который разыгрывается, снимается, озвучивается и монтируется здесь и сейчас (ведь кто-то выбирает ракурс и крупность плана, решает, когда сменить точку съемки и включить другую камеру). Этот фильм что-то смутно напоминает, но искать прямые аналогии бессмысленно. То, что мы видим на экране, отсылает не столько к чему-то конкретному, сколько к киноязыку как таковому. Акцентирует лексику и грамматику, а через них – мифологию экранного образа. Ближе к финалу Кристина видит сон. Но можно сказать, что технологически весь спектакль есть сон Кристины.

Ее внутренний поэтический монолог в начале («Есть календула, есть мята, есть прошлое») – текст, немыслимый для кухарки, но совершенно адекватный поэтике изображения, сухим цветам под подушкой, зажженной свече, медленно размешанной в тазу воде, бытовой магии, в которую верит Кристина. Через киноязык Кэти Митчелл и Лео Варнер открывают социальное как пространство интимного, тайнопись мира, проступающую на фоне стриндберговской драмы. Показывают кухарку Кристину почти как пушкинскую Татьяну. «Ее тревожили приметы; / Таинственно ей все предметы / Провозглашали что-нибудь». Мир огромен и текуч, тревожен и драматичен, но иногда он поддается магии перечисления. Есть календула и мята, есть прошлое, есть свет, есть смерть, есть явь, есть фильм.