Екатерина Деготь: Жертва грамоте
В том, что наши граждане становятся неграмотными, виноваты уже не они сами, а система образования
Я всегда относилась к тем, кого в англоязычных странах называют grammar nazi. Возможно, я уже вообще nazi по всем фронтам, поскольку меня раздражают не только грамматические ошибки в родном языке (особенно ужасны те, кто ставит лишние запятые – это гораздо хуже, чем запятые пропускать), но и вообще серость, темнота и невежество, недостаток культуры и знания, а главное – готовность с этим недостатком жить. Мне всегда были непонятны люди, которые равнодушно относятся к возможности пополнить запас оперативной памяти своего мозга: те, кто вообще не задумывается о причинно-следственных связях, кичится тем, что не знает, как вычислить площадь круга, и бравирует своим топографическим, орфографическим, историческим и прочим кретинизмом, полагая невежество сексуально привлекательным.
Более того, мне всегда казалось, что я имею на это раздражение некое моральное право, поскольку в моей стране возможности бесплатного повышения своего образования были огромными.
И вот с некоторых пор все изменилось.
На лишние запятые я смотрю с печалью (а смотрю я на них, к сожалению, часто, в особенности в интернете). На людей, не знающих элементарных вещей из собственной истории или культуры, – с жалостью и сочувствием. Все они кажутся мне больными, которым не помогли, не захотели помочь. Мое презрение обращено уже не к носителю невежества, а к тому порядку, который это невежество порождает.
Что же произошло? Стала ли я с годами мудрее и терпимее? Напрягая всю имеющуюся мудрость, я понимаю, что, увы, нет. Стали ли случаи невежества и безграмотности редки и потому даже интересны? Отнюдь нет. Достигло ли наше общество подлинного демократизма, при котором невежды и эрудиты помогают друг другу, не предъявляя претензий? Вряд ли.
Нет, дело обстоит гораздо хуже. Дело в том, что я почувствовала, что утратила моральное право на такое суждение. Уровень образованности граждан перестал зависеть только от них.
В СССР образование было широко доступным. Были, разумеется, всем известные исключения в виде конкретных престижных вузов, куда был большой конкурс, или ограничений для евреев, а в республиках – и других национальностей, или отдельных всплесков государственной политики привилегирования ПТУ перед вузами. Но существовали негласные вузы-дублеры именно для евреев, была система рабфаков, кружков, народных университетов, школьных олимпиад, музыкальных школ, библиотек. Да, современная культура, культура ХХ века, была в этих библиотеках фрагментарно представлена или вообще запрещена: советский человек получал до странности классическое образование. Но всякий, кто хотел его получить, мог это сделать, это был во многом вопрос личной воли, тем более что образование было по-прежнему государственным приоритетом, и лозунг ликвидации безграмотности никем не подвергался сомнению. В девяностые и отчасти даже двухтысячные остатки этой системы все еще действовали, но сейчас на наших глазах они демонтируются.
Более того, как и в конце 1980-х, люди порой встречают этот демонтаж с безумным, самоубийственным энтузиазмом. Так, в рамках нынешней кампании по сокращению количества вузов (заметим, не по выявлению непрофессиональных и чисто коммерческих, которые и правда лишние, – по выявлению неэффективных, т.е. недостаточно коммерческих) раздаются голоса, утверждающие, что высшее образование должно быть трудно доступным (как по его стоимости, так и просто по количеству вузов), чтобы его по-настоящему ценили. При этом по-прежнему ссылаются на какой-то воображаемый Запад, не зная, что во многих странах этого Запада за образование все еще платит государство.
В ситуации, когда элементарные права человека превращаются в привилегии, когда возможности «образовательной мобильности» сужаются на глазах, когда уровню образования человека ставится вполне материальный «стеклянный потолок», есть только одна положительная сторона. Нынешние и будущие невежды и неграмотные будут жертвами не своих собственных решений, а чьих-то чужих (может быть, наших). Может быть, общество получит урок взаимной поддержки, и очевидная несправедливость создает поле для сочувствия и солидарности.