"Франциск" Сергея Невского в Большом театре: Сладость нищеты

Большой театр покоряет контрастами: на главной сцене открывает сезон гастролями «Ла Скала», а на новой выпускает авангардный опус, устами святого прославляющий нищету.

Произведение Сергея Невского, условно называемое оперой, ориентировано на каноны современной западной, преимущественно немецкой, музыки. Сознательно усложненный язык, отказ от диалога и линейной повествовательности, воздержание от классических приемов – все это как нельзя вернее подошло центральному образу пьесы, святому Франциску, точно так же отказывавшемуся от привычных земных благ.

Персонажей двое – умирающий Франциск, мучительно-бессвязно рассказывающий Господу о драмах, сопровождавших его служение и аскезу, и женщина, единственная, кто еще связывает его с землей. На сцене бедная кровать, плита, стол. Женщина в образе сперва матери, потом святой Клары пытается кормить и бинтовать умирающего. За ними во всю высоту сцены – громадный иконостас из железа и сеток, в котором теснятся студенты-чтецы (они читают на 17 голосов русский перевод текста), камерный оркестр и хор Questa musica под управлением Филиппа Чижевского. В кульминационный момент оперы Франциск карабкается по фактурной деревянной доске (художник Виктор Шилькрот) на верхний ярус, символически возносясь в иной мир. Земные руки статистов, как у Ларса фон Триера в «Антихристе», вырастающие откуда-то снизу, не могут его удержать, а из центра зала его прощально окликает женщина, теперь уже принявшая облик некоей доброй донны.

Вся опера – монолог Франциска, к которому подключаются голоса женщины, хора (в конце это ангелы, поющие молитвы) и чтецов. Вся соль в том, что этот монолог несколько по-разному прописан либреттистом (Клаудиус Люнштедт), композитором (Сергей Невский) и режиссером (вчерашний студент, дебютант в опере Владимир Бочаров). Текст либретто не знает знаков препинания, он проникнут истерикой и натурализмом. В музыке же преобладает негромкий, уравновешенный тон, сложное обилие ее деталей складывается в своего рода гармонию, а контратенор Франциска звучит очаровательно нежно. И наконец, сценический Франциск, в затрапезной майке, жадно жрущий из миски, являет собой образ много более прозаичный, нежели его тексты и звучание его голоса. Наложение этих трех трактовок – и то, как они проступают друг сквозь друга, – и образует прихотливый смысловой ритм произведения, компенсирующий его известную статичность.

Вокальные работы Дэниела Китинг-Робертса и Наталии Пшеничниковой иначе как блестящими не назовешь. Есть и минуcы: простоватые голоса чтецов не слишком интегрированы в изысканно звучащее целое, а звукоусиление искажает акустическую картину целого. И все же современной оперы в Большом не было давно, а тут он дал и прекрасный пример другим театрам.