Интервью - Гарри Бардин, режиссер-мультипликатор

Режиссер Гарри Бардин, автор мультфильмов «Летучий корабль», «Серый Волк энд Красная Шапочка» и других, ищет деньги на новое кино. Двадцатиминутный мультфильм под рабочим названием «Три мелодии» должен быть закончен к осени. Бюджет картины примерно 16 млн рублей: большую часть суммы дает Министерство культуры, остальные деньги собирает краудфандинговый портал Planeta.ru

Фильм снимается в бардинской студии «Стайер» на окраине Москвы. За дверью с потеками ржавчины – тесные коридоры, заставленные штативами и юпитерами. На двери главного кабинета – черный кнут и круглый пряник. Ниже табличка с портретом крокодила. Подпись: «Не входить, я злой, как собака». «Почему написано «собака», а нарисован крокодил?» – спрашиваю я у Бардина. Тот сосредоточенно раскуривает трубку. «Наверное, это крокодил считает, что он злой, как собака».

– Зачем вы снимаете мультфильмы?

– Как вам сказать. Придумывается история, которую хочется изложить в парадоксальной форме. Все составляющие, которые во мне сидели, были востребованы именно мультипликацией. Музыкальность, парадоксальность, стремление к шаржированию, актерство.

– Как возникает идея мультфильма?

– Сначала надо понять: о чем? Про что кино? А потом уже – что может лежать под этой идеей, какая музыка. Вот Максим Дунаевский говорит, что я люблю работать с мертвыми композиторами – в обиде на то, что мы с ним сделали только два фильма: «Летучий корабль» и «Пиф-паф, ой-ой-ой!». Но я, зная более-менее классику, предпочитаю готовую форму и встраиваюсь в нее со своей драматургией.

– Какие фильмы для вас этапные?

– «Летучий корабль» дал мне уверенность в том, что я умею работать с музыкой. Чувствовать музыку, интерпретировать ее визуально. Кроме музыки, я много играл с материалами – отсюда «Выкрутасы», «Конфликт». Потом я откликался и откликаюсь на какие-то социальные вещи. Когда мы поверили в горбачевский общеевропейский дом, возник «Серый волк энд Красная Шапочка». А когда я понял, что все это иллюзии, возник и «Кот в сапогах».

– Приходилось сражаться за картины?

– Конечно. Многое вызывало отторжение. Вот в «Тяп, ляп – маляры!» не проходил сценарий. Это считался поклеп на рабочий класс. Главный редактор «Союзмультфильма» сказал – через его труп.

– Вы его убили?

– Нет, он жив до сих пор, но фильм я сделал.

– Интересно как?

– Не мытьем, так катаньем. «Конфликт» у меня не принимало Госкино, потому что я «нарушил ленинские принципы о справедливых и несправедливых войнах». Я им говорю: Ленин не предполагал, что будет ядерная война. Тем не менее фильм не посылали на фестивали. А потом он был признан лучшим антивоенным фильмом.

– В авангардизме вас упрекали? Не говорили, что надо не в игры играть, а снимать для детей?

– Во-первых, я не обещал ничего детям. Я делаю то, что мне интересно в первую очередь, а уж потом зрителю. Во-вторых, я не делю аудиторию на детскую и взрослую. Иногда дети могут понять гораздо больше, чем взрослые. И когда я делал «Гадкого утенка», ориентировался на семейный просмотр.

– Почему вы покинули «Союзмультфильм»?

– Меня Союз кинематографистов выдвигал на Госпремию за «Выкрутасы». И доброхоты-коллеги написали в союз письмо с требованием не давать. Потом пошли туда делегацией. В такой атмосфере работать и жить не хочется. И я ушел, решил делать собственную киностудию. Пришлось арендовать вот это помещение: здесь были крысы, тараканы и ржавые ванны. Потом Юрий Лужков своим приказом дал нам арендную плату 1 рубль – один квадратный метр. Это было в 1996 году, с тех пор условия, слава богу, не изменились. Я ему благодарен, потому что это был царский подарок.

– Сколько фильмов вы сняли на «Стайере»?

– Сначала был «Кот в сапогах», потом первая «Чуча», вторая, третья, «Адажио». Шесть лет я делал фильм «Гадкий утенок». Там четыреста персонажей, много кукол – довольно сложная вся эта постановка.

– Как вам приходилось искать деньги на все эти фильмы?

– Большую часть денег дает Министерство культуры, остальное я должен добирать сам, так как я являюсь продюсером. Либо это деньги от реализации старых проектов (что дает мало навару), либо приходится крутиться. В «Гадком утенке», например, я на корню продал свои права «Союзвидео», и это дало мне возможность завершить картину.

– А что с новым фильмом?

– Для «Трех мелодий», которые я делаю, – «Рондо каприччиозо» Сен-Санса, «Элегия» Массне и Let my people go – не набирается нужная сумма. Я был вынужден обратиться в компанию, которая собирает народные деньги.

– Вы впервые пробуете этот способ?

– Первый раз.

– Не унизительно?

– Я же не себе деньги собираю. Если бы я стоял на паперти – другое дело. Гораздо большее унижение я испытываю, когда хожу по олигархам.

– Вы и к олигархам ходите?

– А как же. Прохоров отказал. Авен отказал – с великолепной формулировкой. Он мне написал, что с удовольствием пересмотрел диски с моими мультфильмами, которые я ему подогнал. Но деньгами они поддерживают Пушкинский музей, Третьяковку и больных детей. Последняя фраза в письме Авена: «Войдите в мое положение».

– Как вообще распределяются деньги в картине? На что уходит больше всего?

– На материалы, на изготовление конструкций и декораций. Люди как раз у нас дешевые, к сожалению. Когда нам помогает Министерство культуры, оно еще регламентирует штатное расписание: кому сколько платить. Я, например, должен получать не больше 10 000 рублей как режиссер-постановщик и автор сценария. Мне нужно исхитряться, как платить людям, чтобы они не разбежались. Три года назад я говорил с Путиным, и он сказал: «Мы же вам помогаем». Я ответил: «Да, но как говорил мой трехлетний сын: ты помогай мне так, как я хочу».

– А он?

– Ничего не сказал.

– Что лучше: работа на «Союзмультфильме», где нет свободы, или на «Стайере», где нет денег?

– Тут мне никто не давит на мозги: что мне снимать, как мне снимать. Никто не обсуждает мои фильмы на худсовете. Оценочная комиссия не дает мне тайным голосованием третью категорию, чтобы потом мой фильм не шел ни на один фестиваль мира.

– А мне кажется, что именно в таких жутких условиях и может появиться настоящее искусство. Вы не согласны?

– Преодоление как естественная среда обитания, да? Ну, я ищу деньги – это тоже преодоление. В каждое время свои сложности. Если в советское время мы не знали стоимости пленки и бюджета картины, в то же время мы не знали, куда идут наши фильмы, на какие фестивали и какие призы получают. Сейчас другие трудности: деньги. Относительная свобода есть, хотя ее поджимают сейчас, к этому все идет. Тем не менее пока еще я свободен в выборе тем. Никто не вправе указывать, что мне снимать.

– Вы говорили, что люди, сидящие в правительстве, вызывают у вас позыв к мультиплицированию. Будете еще снимать социальные фильмы?

– Это правда. Есть идея для следующего фильма. Если деньги найду, следующее кино будет достаточно социальным.

– Ну, тут известно, откуда деньги брать. Америка, Госдеп.

– Да, да.

– Вы готовы работать с другими режиссерами? Звонит вам Норштейн, допустим, и говорит: «Я деньги нашел, давай снимать вместе».

– «Шинель»? (Смеется.) Нет. Должна сохраняться моя интонация. Чтобы с кем-то совпасть по духу, по букве – так не бывает.

– Иностранные режиссеры и студии вас не привлекают?

– Мне предлагали в 1992 году поехать на студию Диснея. Но я отказался, потому что у меня уже была студия.

– А к Миядзаки бы поехали?

– Да я бы никуда не поехал. Это моя страна, почему я должен куда-то ехать.

– Вы – единоличник, да?

– Каждый режиссер по-своему единоличник. Он создает свой мир и никого туда не пускает. Кроме доверенных лиц.