Пол Стоффелс: «Создать вакцину против ВИЧ – цель всей моей жизни»

С продукцией Johnson & Johnson в повседневной жизни наверняка сталкивался каждый: кроме всемирно известных одноименных средств по уходу для детей, это и контактные линзы Acuvue, глюкометры OneTouch, пластинки Nicorette против никотиновой зависимости и даже имодиум при проблемах с животом. Правда, многие разработки от глаз обывателя скрыты. Среди них эндоскопы и расходные материалы, без которых не представляют свое рабочее место многие оперирующие врачи – от пластических хирургов и кардиологов до отоларингологов и ортопедов.

Самая же большая часть бизнеса Johnson & Johnson – ее фармацевтическое подразделение в лице «дочки» Janssen: на нее приходится почти половина глобальной выручки компании. Janssen выпускает иммунологические, неврологические, онкологические лекарства и препараты от инфекционных заболеваний, а среди ее культовых изобретений галоперидол для лечения шизофрении, применяемый во врачебной практике уже свыше полувека.

Сегодня Johnson & Johnson ставит перед собой не менее амбициозные цели: на повестке создание вакцин против вируса Эбола и даже ВИЧ. А для главного директора по науке компании Пола Стоффелса это особый, персональный вызов, дело всей жизни. Он изучает ВИЧ уже 25 лет, пройдя путь от рядового врача в Африке до одного из главных специалистов по этой болезни в мире. В Южной Африке команда Стоффелса уже проводит клинические исследования экспериментальной вакцины от ВИЧ. Но он признает, что быстро излечить ВИЧ не получится, – был бы счастлив, если бы через 15 лет, но не исключает, что потребуется 50.

– Невозможно. Лечить болезни по отдельности – да, в случае лечения каждого конкретного заболевания речь идет об определенном конкретном взаимодействии [препарата] с вашим организмом. Мы можем лечить многие болезни разными препаратами, но универсальная таблетка – это, боюсь, утопия.

– В данный момент у нас более 250 молекул-кандидатов на ранних стадиях разработки или проходят клинические испытания. Из них более 50 проходят клиническое тестирование. За последние 5–10 лет в среднем в год мы выводили на рынок два препарата, а исследования ведутся над сотнями лекарств в год. До биологического тестирования доходит около 350 продуктов, и только один-два в год выходят на рынок.

– Новый препарат для терапии псориаза Tremfya (гуселькумаб), а в конце февраля – Erleada (апалутамид) для терапии рака предстательной железы.

– Мы крупнейшая в мире компания в сфере здравоохранения. Кроме фармацевтических компаний Janssen, в составе Johnson & Johnson подразделения медицинских изделий и оборудования, а также потребительской продукции.

– Существуют действительно прорывные продукты. Наша компания, например, является автором множества разработок в области эндоскопической хирургии: сейчас вместо полостной операции можно ввести в тело эндоскоп через небольшой разрез. Это прорыв даже не в создании конкретных устройств, а в самих процедурах, которые меняют подход к лечению.

– Исторически научные исследования и разработки – неизменно дорогой процесс, и затраты на разработку новых лекарств продолжают расти. К примеру, обычно мы выводим препарат с каким-то первым показанием, но впоследствии перечень этих показаний расширяется. Это лишь малая часть всего процесса разработки препарата. Даже после вывода на рынок мы продолжаем тестировать новый препарат на группе пациентов, которая может доходить до 100 000 человек. Чем больше новых показаний к применению препарата регистрируется, тем дороже суммарно его разработка и исследования.

Мы также инвестируем средства в значимые, стратегические сделки. Например, в 2017 г. мы купили швейцарскую Actelion. В результате у нас появилось новое фокусное терапевтическое направление – легочная артериальная гипертензия, область с высоким уровнем неудовлетворенных медицинских потребностей.

Также в конце декабря мы приобрели права на новую технологическую платформу CAR-модифицированных клеток. Она предполагает лечение онкологии новым, персонализированным методом: у пациента с онкологией забираются Т-лимфоциты, в лаборатории их генетически изменяют так, что они начинают различать клетки опухоли, а значит, становятся способными атаковать ее. Затем эти модифицированные клетки вводятся обратно в организм человека для борьбы с опухолью.

– Наука развивается стремительно. Все началось с расшифровки человеческого генома 15–20 лет назад: ученые раскрыли информационную систему организма. Это дало толчок развитию биологии, пониманию того, как работают клетки. Мы научились лечить многие заболевания и понимаем организм лучше и быстрее, начиная с его иммунной системы. Сегодня это наглядно демонстрирует процесс подбора терапии онкологических заболеваний. Раньше мы предлагали химиотерапию, т. е. химические токсины для терапии рака. Сейчас появились таргетированные препараты, которые останавливают деление раковых клеток, а также препараты для активации иммунной системы, которые позволяют ей самой бороться с раком.

– Нет. Для борьбы с раком это будет важным дополнительным инструментом лечения пациентов. Скорее всего, этот инструмент будет работать не для всех форм рака, а лишь для определенных. Мы знаем, что эта опция работает в онкогематологии – для терапии ряда форм рака крови. Но у нас все еще нет достаточных доказательств, что персонализированная терапия будет действенна для других форм рака. Мы должны дождаться результатов исследований, чтобы выяснить это.

Не заработать деньги, а победить болезнь

– По образованию я врач, поэтому инстинктивно думаю о том, не как заработать деньги, а как победить болезнь. На создание нового эффективного препарата требуется 10–20 лет. В Johnson & Johnson этим занимается 10 000 человек. Как и в любой компании, занимающейся разработкой инновационных препаратов, на несколько успешных исследований приходится огромное количество неудач. Поскольку медицина и биология сложны; важно понять, безопасен и эффективен ли препарат; его нужно тестировать на многих людях, особенно заботясь об участниках исследования. Это скрупулезный сложный процесс, который занимает долгое время и обходится дорого.

В целом в некоторых случаях действующие вещества будущих препаратов могут быть дороже, но они будут значительно более эффективными, способными излечивать рак или предотвращать его развитие за счет профилактики. Мы всегда в первую очередь спрашиваем себя, как вылечить заболевание, а лишь затем думаем, как сделать новую терапию дешевле и эффективнее.

– За счет использования препаратов в глобальных масштабах для большого числа людей. Масштабирование снижает стоимость терапии для пациента. Для этого важно сотрудничать с правительствами государств, чтобы делать препараты массово доступными. Когда в 80-е гг. разразилась эпидемия ВИЧ, многие пациенты уже были больны и обращались к врачам на стадии СПИДа. При отсутствии эффективной терапии это зачастую означало для пациента, что он проживет всего около двух лет. Теперь люди с ВИЧ могут прожить нормальный срок человеческой жизни, поскольку разработано множество препаратов для лечения. Но чтобы обеспечить такую возможность каждому ВИЧ-положительному пациенту, критически важно, чтобы правительства приняли необходимые меры по расширению доступа к лечению для широких слоев населения.

Польза объединения

– Безусловно, сотрудничество внутри индустрии необходимо, чтобы сделать работу более эффективной. Все компании по-разному проводят клинические исследования с участием пациентов в медучреждениях, но мы как индустрия смогли создать общую систему, общий подход к проведению клинических исследований. Так, новые подходы вырабатываются для клинических исследований в области деменции – старческого слабоумия. Ученые сегодня ищут новые механизмы действия, биомаркеры, которые определяют, как деменция развивается в организме, для этого нужны масштабные клинические исследования. Совместная работа всей индустрии в этой области позволит ускорить и сделать легче разработку терапии.

Простые проблемы в медицине уже решены, сейчас мы решаем проблемы крайне сложные – деменция, уничтожение бактерий с множественной лекарственной устойчивостью. Для создания препаратов в этих терапевтических областях требуется гораздо больше усилий и сложных подходов, чем в случае с теми препаратами, которые мы разрабатывали 30 лет назад.

– Да, наша экспериментальная вакцина против Эболы – это двойная вакцина, или так называемый прайм-буст (prime-boost) подход с использованием двух вакцин. Первая вакцина, вакцина-праймер, производится Johnson & Johnson и создана, чтобы запустить иммунную систему, включая первый иммунный ответ на уровне Т-клеток. На втором этапе подключается вакцина-бустер от датской Bavarian Nordic, которая увеличит силу и длительность иммунного ответа.

– Мы еще работаем над ней. Возможно, сейчас меньше людей говорит об этой болезни, так как она отступила. Но когда в 2014–2015 гг. вспышка Эболы случилась в Западной Африке, Johnson & Johnson мобилизовала ресурсы для ускорения разработки экспериментальной вакцины против Эболы и всего за 18 месяцев мы смогли вывести ее на уровень клинических исследований на людях с первой, лабораторной фазы. Мы с нашим глобальным партнером еще продолжаем работу, но уже достигли значимых этапов. В частности, мы получили одобрение ВОЗ на использование нашей вакцины в случае чрезвычайной ситуации и обеспечили стоковый запас в 2 млн вакцинальных курсов, которые потенциально могут быть использованы в случае угрозы общественному здоровью.

– Я не знал об этом, поскольку речь идет о переговорах между ВОЗ и Россией. Мы всецело поддерживаем все ключевые международные организации, стремящиеся создать вакцину против Эболы. Мы верим, что миру необходимо несколько вакцин, чтобы бороться как с Эболой, так и со множеством других заболеваний.

– Мы прицельно сотрудничаем со многими компаниями и рады продолжать это сотрудничество.

– Все зависит от конкретной ситуации, размера программы, технологических наработок. Например, мы работаем над новыми показаниями для нашего препарата для лечения различных форм рака крови Imbruvica (ибрутиниб) совместно с компанией Pharmacyclics (принадлежит американской AbbVie. – «Ведомости»).

– Компания, которую я когда-то создал, – Tibotec тоже была стартапом, и ее купила Johnson & Johnson. Сейчас мы очень интенсивно сотрудничаем с небольшими компаниями и делаем это разными способами. У нас есть Johnson & Johnson инкубаторы, Jlabs, в которых работает 175 биотехнологических компаний. У нас четыре центра инноваций, на базе которых ведут совместную работу наши исследователи и биотехнологические компании. Сейчас у нас около 300 партнерских проектов. Чтобы поддерживать эту работу, мы создали венчурный фонд, который совместно с другими инвесторами обеспечивает финансирование. Мы инвестируем, сотрудничаем с этими компаниями и предоставляем им наши площадки. Это способ получать новые идеи.

– Исходя из наших стратегических интересов. Мы занимаемся разработками в области онкологии, инфекционных заболеваний, а также сердечно-сосудистых заболеваний и заболеваний обмена веществ, иммунологии, неврологии и легочной артериальной гипертензии. Если на рынке появляются качественные исследования и стартапы в этих областях, мы ими интересуемся и рассматриваем возможность покупки или сотрудничества.

– Речь не идет о доверии или недоверии. Нужно хорошо понимать, в чем нуждается наука и медицина и как удовлетворить эту медицинскую потребность. Затем, если мы сходимся с любой компанией в научном видении – неважно, большой или маленькой, – мы определенно можем работать вместе.

– Они всегда могут написать мне лично, мои двери всегда открыты. Помимо этого у нас есть центры инноваций в Сан-Франциско, Бостоне, Лондоне и Шанхае и офисы в разных странах. Если у вас есть хорошая идея, то вы можете обратиться в такой центр, и коллеги свяжут вас уже с Johnson & Johnson по нашим внутренним каналам. Люди могут воспользоваться возможностью и во время конференций. Ежегодно мы рассматриваем 3000–4000 предложений.

– Российское научное сообщество интегрировано в глобальное, поэтому российские ученые также с легкостью связываются с нашей командой в Лондоне.

Johnson & Johnson в России

– У нас есть очень важные партнеры в России. Например, мы работаем со «Сколково». У нас также есть взаимоотношения и с другими компаниями. У России признанная научная база и высококвалифицированный медицинский персонал, мы проводим здесь много клинических исследований. У нас есть доступ к разным научным сферам: мы много работаем с организациями по борьбе с туберкулезом, в частности. Например, у нас есть соглашение с «Фармстандартом» о передаче ему прав на территории России и других стран региона Восточная Европа, СНГ и Азия на препарат Sirturo (бедаквилин) для лечения туберкулеза с множественной лекарственной устойчивостью. Вскоре «Фармстандарт» будет экспортировать препарат и на глобальные рынки.

– Мы проводим в России много клинических испытаний; российские ученые обладают исключительными способностями в решении этих задач. В России очень сильные химики, некоторые из них работают в нашей организации в Калифорнии. Если профессионал хорош, мы найдем его в любой точке мира. В Johnson & Johnson по всему миру работают представители 50–60 национальностей.

– Россия – важная часть глобального бизнеса. В России доступно и используется большинство инновационных препаратов. В случае с некоторыми из них, например если речь идет о сложных видах рака, нужно развивать инфраструктуру для эффективного внедрения таких препаратов на рынок. Нет четкого определения «развивающегося рынка». В России существуют типично «западные» рынки, особенно в крупных городских агломерациях. Но в некоторых регионах страны можно действительно столкнуться с бОльшим количеством вызовов.

Победить болезнь века

– Сложность излечения ВИЧ заключается в том, что вирус «прописывается» в хромосомах, в геноме человека, и его очень сложно извлечь из каждой клетки. Ученые пытаются сделать это, но, когда несколько вирусов могут реинфицировать весь организм, это сделать очень сложно. Я 25 лет исследую ВИЧ, и мы все еще не достигли этого уровня [излечить болезнь]. Мы проводим масштабные клинические исследования экспериментальной вакцины от ВИЧ в Южной Африке. Мы полны надежд, но должны дождаться результатов клинических испытаний.

– Для получения результатов конкретно этого исследования нужно 3–4 года, но дополнительные исследования могут потребоваться, чтобы понять, эффективна ли вакцина. Дизайн южноафриканского исследования предполагает вакцинацию ВИЧ-негативных пациентов. Затем мы наблюдаем, защищены ли они от ВИЧ или нет. После вакцинации пациентов нужно будет наблюдать минимум два года, чтобы мы могли определить, работает ли вакцина.

– Мы не разрабатываем вакцины, которые никто не сможет себе позволить, особенно когда говорим о вакцине против ВИЧ. В то же время мы не можем обогнать самих себя: это по-прежнему экспериментальная вакцина. Мы только на середине пути в процессе клинических исследований.

– Еще очень рано говорить о внедрении вакцины против ВИЧ, поскольку мы находимся на ранней стадии разработки. Но если существуют сомнения относительно вакцинации в целом, нам необходимо понять, откуда они берутся. Правда заключается в том, что вакцинация – одна из наиболее экономически эффективных мер в истории общественного здравоохранения. Вокруг вакцинации циркулирует огромное количество мифов и просто недостоверной информации, и мы должны работать с этим, напоминая о том, что вакцинация ежегодно спасает жизни миллионам детей.

Что касается ВПЧ, то проблема в том, что рак шейки матки развивается в организме много лет спустя, а между вакцинацией и развитием рака проходит большой промежуток времени. Связь между ними не очевидна. Поэтому нужно активно коммуницировать на эту тему с аудиторией, которая должна в итоге понять, что вакцина может спасти жизнь. Нужно объяснять, чтобы люди начали доверять и видеть преимущества. Все начинается с образования в школе, изучения биологии, иммунологии, люди должны понимать, как организм защищает себя. Вакцина – это пусковой механизм в организме, который позволяет ему среагировать против гриппа, ВПЧ или ВИЧ.

Инвестиции в будущее народа

– Я понимаю, почему вы спрашиваете об этом, – и я с пониманием отношусь к этой точке зрения. Но когда мы говорим о вакцинах, есть первостепенные вещи. Мы должны доказать, что наша вакцина эффективна, перед тем как двигаться вперед. Правительство не будет слушать нас, пока мы не представим доказательства.

Сейчас не меньше десятка заболеваний, профилактика которых проводится вакцинацией, и таких заболеваний будет больше в будущем. Вакцины – это один из наиболее важных путей двигаться вперед и предотвращать развитие заболеваний и расходы здравоохранения. Если у вас есть вакцины, которые могут защитить от бактерий, вирусов и даже от некоторых онкологических заболеваний, как в случае с ВПЧ, то так, шаг за шагом, защищая людей от болезней, вы тем самым каждый раз экономите деньги общества. Вакцинация – это всегда инвестиция со стороны правительства в собственный народ.

– На 100% это неправда. Исследования возглавляют ученые из этих фармкомпаний, они мотивированы как никто другой. И государственные исследователи в равной степени мотивированы, чтобы найти методы излечения. Люди иногда забывают о том, что каждый ученый мечтает получить Нобелевскую премию в медицине. Любой ученый был бы счастлив стать тем, кто принесет Излечение с большой буквы и чье имя будет увековечено в книгах. В научном мире никогда не замалчиваются какие-либо открытые методы терапии или инновации. Если бы мы открыли лекарство от рака, на следующий день оно было бы доступным для всех. Препарат от деменции – то же самое. Мы всегда работаем на передовом крае науки и никогда не замалчиваем, не придерживаем никакие разработки.

– В настоящее время ВИЧ может подавляться в организме на протяжении всей жизни. Человек может вести нормальную жизнь, ежедневно принимая препараты. Способны ли мы излечить его? Когда-нибудь. Но потребуется на это 20–30 или 50 лет – я не знаю. Излечение вирусов – это огромный вызов. Я буду счастлив, если через 10–15 лет с этого дня мы сможем излечить ВИЧ. Как я уже сказал, если бы это было просто, мы бы уже давно с этим справились.

– Мы уверены, что вакцинация и превентивные стратегии могут быть улучшены для детей во всем мире. Для исчерпывающего ответа на ваш вопрос нужно взглянуть на полный спектр различных заболеваний – какие из них мы можем предотвратить, какие – остановить еще до появления первых симптомов, какие можем лечить, а какие – излечивать.

– Антимикробная резистентность – серьезная проблема. Сейчас резистентность достигает критических показателей, а новые антибиотики совсем не просто разработать. По сути, новые антибиотики – это почти всегда новые формы старых. Чтобы предотвратить дальнейшее развитие резистентности, антибиотики должны назначаться только тем пациентам, которые в них нуждаются, нужно ограничить их применение в лечении животных. Это серьезный вызов национальным министерствам здравоохранения и важная цель и задача для нас.

– Мы разработали препарат от мультирезистентного туберкулеза – Sirturo и работаем над созданием других препаратов в этой области. Также мы работаем над вакциной по профилактике инфекционного заражения мультирезистентной бактерией E. coli, являющейся еще одной ведущей формой антимикробной резистентности.

Сыграть свою роль

– Речь идет не просто обо мне, а о моей команде. Мы разработали несколько препаратов от мультирезистентного ВИЧ, который очень сложно лечить. Эти препараты спасли жизнь десяткам тысяч людей, и я горжусь этим. Также бедаквилин – препарат от туберкулеза с множественной лекарственной устойчивостью: это первое лекарство за последние 50 лет для борьбы с мультирезистентной формой туберкулеза; оно вошло в список жизненно важных препаратов ВОЗ.

Моя самая главная задача – создать вакцину против ВИЧ. Это цель всей моей жизни. Я работал врачом в Африке и видел, какое серьезное воздействие ВИЧ оказывает на мир. Поэтому я не могу прекратить думать над этой проблемой.

Но больше всего я бы хотел, чтобы мир был готов к борьбе с такими угрозами, как грипп, Эбола и вирус Зика; чтобы мир победил такие пандемии, как ВИЧ или туберкулез. Это огромный вызов, и ответить на него мы можем только в глобальном партнерстве. Надеюсь, что я смогу сыграть свою небольшую роль в том, чтобы мир был готов.