Виктор Христенко: «При каком климате твой бизнес идет, тот и подходящий»

Виктор Христенко заболел гольфом пять лет назад, еще будучи чиновником. В 2015 г. Христенко был избран президентом Ассоциации гольфа России, и сегодня это его основная работа: популяризировать гольф как спорт и генерировать идеи, чтобы гольф-клубы в России начали зарабатывать деньги. Ради последнего инвесторы некоторых клубов зовут Христенко в управляющие и даже готовы делиться с ним долей в проектах.

– Основная моя привилегия сегодня – выбирать и делать то, что мне интересно, а не исключительно то, что я должен. В гольф я начал играть около пяти лет назад, заразился от глубоко инфицированных гольфом друзей. И это правильно, потому что заинтересовать можно только собственным примером. Как еще, не заставишь же? Сначала я слушал разговоры друзей, потом попробовал, загорелся, захотелось научиться. Вообще гольф – это «самый-самый» вид спорта: самый экологичный, демократичный, семейный. Если посмотреть на мировой топ, то там нет стандартных игроков. Нет такого, что все 90–60–90, 185 рост и все гренадеры. Нет, выходи и играй. По большому счету все победы в жизни только над самим собой, но в гольфе это прямое отражение духа и правил игры: вы играете не против соперника, вы играете против себя и против поля и кроме себя никого не побеждаете. У гольфа особенный этикет, масса вещей, может быть, условных, которые создают совершенно особенную атмосферу. Например, на поле в джинсах не принято выходить.

Как общественная работа гольф возник в 2015 г., когда я стал президентом Ассоциации гольфа России (АГР). Вхождение в предвыборную компанию на должность президента [АГР] было самое демократическое из всех демократических моих выдвижений. Я выступал с речью – абсолютный на тот момент неофит, очень боялся что-нибудь ляпнуть не то. И сказал тогда: у нас мало гольфистов, но если каждый из нас, кто реально любит гольф, заразит им пять человек, каждый из этих пяти заразит еще пять человек, а те пять – еще пять, то нас очень быстро станет 100 000. Я могу сказать, что я свой личный план давно перевыполнил. И я думаю, что при всей шутливости такой подачи для нашего уровня развития она самая правильная. Иначе это будет кампания. Вот как в советские времена: кампания по борьбе с чем-то или за что-то. Такое как началось, так и закончится. А что жило себе, так и будет жить.

Сейчас эта тема меня захватила уже как бизнес. В прошлом году я вошел в ряд проектов, связанных с управлением гольф-объектами, с созданием гольф-инфраструктуры. На момент вхождения проекты были глубоко убыточные. Собственно, как и гольф в Российской Федерации в целом. Но я вошел со своим представлением, со своей экспертизой, со своим бэкграундом, чтобы не только найти новые элементы стратегии развития подобного рода объектов, но и привлечь инвесторов, найти деньги. Задача – придать новый импульс, попытаться сделать это эффективным бизнесом, а не просто большой любовью. Насколько это удастся, время покажет.

– Есть часть структур, в которых я занимаюсь только управлением. В других проектах выступаю в качестве владельца доли – это клубы «Пестово» и «Форрест хиллс» в Московской области, а также «Петергоф», новый городской гольф-клуб в Петербурге.

– $10–25 млн – это хорошая оценка, но это top of the top. Это 18-луночное поле, очень дорогой объект, сделанный одним из топ-3 архитекторов: с очень сложным ландшафтом, со сложной системой ирригации. «Петергоф» пониже рангом, он поменьше, хотя дизайнеры у него тоже достаточно известные – Грег Норман и Стивен Форрест, которые делали каждый по своей девятке. А земля арендная, она не является объектом приобретения и собственности. Средства и инвестиции, в том числе долговые, в «Петергоф» на этапе строительства привлекались не мной, я вошел уже после осуществленных инвестиций. В «Пестово» и «Форрест хиллс» первоначальные вложения шли больше 10 лет назад. Меня туда позвали именно в силу глубокой убыточности этих проектов. Теперь моя задача – не только предложить новые идеи, но и найти людей, которые смогут привнести средства, чтобы эти идеи реализовать и чтобы из текущей убыточности двигаться в сторону хотя бы операционной прибыли, а еще лучше – к возврату инвестиций.

– Собственно, я уже ответил. Я вошел после инвестиций, осуществленных их владельцами много лет назад. Практически все проекты на данный момент, к сожалению, не только являются операционно убыточными, но и обременены долгами, которые надо обслуживать и отдавать. То есть чистые активы там, по сути, отрицательные.

За годы, прошедшие с моего ухода с госслужбы, я реализовал ряд сложных консультационных проектов, активно работаю с несколькими крупными российскими компаниями. И заработанное инвестирую как раз в гольф. Моим партнерам важно, чтобы я тоже участвовал деньгами в рамках своих возможностей.

Если вернуться к вашему вопросу, то в части проектов я выступаю в роли управленца и получаю опционы, которые могут сработать при условии достижения намеченных результатов. В других проектах речь идет о прямом владении долями, приобретенными по небольшой стоимости в качестве компенсации за услуги по управлению и привлечению инвестиций.

Гольф-бизнес в России

– Средняя загрузка гольф-полей в России – около 12%. И работают [поля] не 12 месяцев, а шесть. На лучших, самых старых полях, например в Нахабине, загрузка движется в сторону 30–40%. Зарегистрированных в системе учета уровня игры (система гандикапа) игроков у нас 2062. Причем за пять лет двукратный рост [числа игроков], это очень прилично по темпам – кстати, существенно опережает темпы роста ВВП. В Швеции при тех же шести месяцах сезона, несмотря на то что население в 2 раза меньше, чем в Москве и Московской области, в гольф играют 500 000, а загрузка полей – 70–80%. В Турции своих игроков вообще почти нет. Но что они делают, например, в Белеке? 16 чемпионских полей, которые работают не сами по себе, а [в комплексе] с отелями, инфраструктурой, выходом к морю, другими развлечениями. И это дает 80% круглогодичной загрузки в расчете только на туристов, в том числе на россиян, которые приедут туда и в режиме «все включено» будут молотить клюшками.

Приближение к такой загрузке позволяет на самом поле генерировать достаточный доход, покрывающий текущие операционные затраты. Сейчас у нас этого нет. Нигде. Может быть, только в Нахабине частично к этому приблизилось. У всех остальных минус. До последнего времени все попытки его закрыть лежали в плоскости девелопмента. Гольф-поле добавляет поселку плюсов – и вид, и хорошая инфраструктура, красота ландшафта, как минимум. Однако в сегодняшней ситуации на рынке недвижимость продается не так просто. Можно ли отказаться от девелоперской части как таковой? Наверное, нет. Эта часть очень интересна, но она должна отойти на вторую очередь, а гольф должен становиться частью более существенной социоспортивной зоны, которую надо создавать вокруг поля. Должна появиться максимально возможная рекреационная зона, куда можно приезжать всей семьей. Там может быть экоотель, теннисный корт, футбол, конные прогулки, бассейн, беговые и велосипедные дорожки, зимой – лыжная трасса. При такой инфраструктуре все нашли бы себе применение. Чтобы, например, жена не чувствовала себя «вдовой гольфиста», когда он ушел в поля – и до свидания, а могла себе найти занятия необязательно в гольфе. Это как раз то, над чем мы сейчас работаем: создание дополнительных сервисов и услуг, которые дадут толчок для развития всей территории.

– Это уже не исключительно гольф-курорты. Это комплексные объекты социально-спортивной рекреации, где гольф является одним из элементов спортивной инфраструктуры. Что же касается гольф-туризма, я на 100% уверен, что да. И поток для этого может генерироваться не только нашей страной. Это просто отдельная работа, которой надо заниматься, – въездной гольф-туризм. Не выездной туризм, на который сейчас все усилия направлены, а въездной. Но мы же обычно ждем, что какие-то компании за пределами России придут и сделают, а надо думать, как это самим сделать. Я считаю, что будущее за мультипроектами, которые объединяют разные виды активностей, в том числе разные форматы гольфа. Сегодня меняется мир, меняется все вокруг – и гольф тоже. Самый дорогой ресурс сейчас – это время. И тренды, которые существуют в гольфе, соответствующие. Они связаны с indoor-активностью и использованием симуляторов, с более короткими форматами игры (на девять или даже три лунки), с чем-то более развлекательным, чем привычный гольф. И, конечно, все это придется учитывать. Создание системы с расширенным перечнем спортивных, оздоровительных, социально-культурных сервисов, с созданием отеля, ресторана здоровой пищи и т. д. Словом, с комплексом услуг, связанных с отдыхом и здоровым образом жизни, – что в этом нежизнеспособного? От девелоперской фазы тоже не надо отказываться, ее запуск будет зависеть от ситуации на рынке. Но первая фаза важнее, тем более что она может дополнительно простимулировать девелопмент.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Чтобы поднять загрузку до 70–80%, нужно примерно 50 000 игроков. Для страны с населением 145 млн – что, нереально найти? Плюс въездной гольф-туризм.

– Мне сейчас 60 лет. Пять лет назад я первый раз взял клюшку в руку и сейчас играю с гандикапом 13. Я собираюсь дожить. Речь же не только об эффективности гольф-полей. Я, если честно, в 100%-ную загрузку гольф-полей в ближайшее время только за счет российских игроков тоже не верю.

Я не зря вспомнил Турцию. Конечно, у нас нет 12 месяцев круглогодичного сезона, но такой длинный сезон, собственно, мало где есть. Если мы говорим про Москву и область, у нас сегодня ноль гольф-туризма. Этот поток объективно надо привести сюда, просто необходимо. Ведь никто в мире не знает, что у нас такого уровня поля. Меня регулярно, как президента ассоциации, за пределами России спрашивают: «А что у вас?» Я говорю: «Вы удивитесь, у нас лучше». Все как один: «Не может быть». – «Ну, приезжайте, посмотрите наши поля». И потихоньку это срабатывает, люди приезжают. Тем не менее гольф-туризм пока просто неосвоенная тема. «Горки» в Питере стали продвигать гольф-туризм в последнее время. В Санкт-Петербург в год несколько миллионов туристов приезжает. В среднем в странах мира 6–8% людей играют в гольф, а всего в мире более 80 млн гольфистов – если бы это было как-то организовано, то 100% такие туристические гольф-программы можно было бы продавать.

Живые проекты

– Вы правы, но это и так, и не так. Большинство клубов сейчас стремятся к открытости. Если в стране сегодня официально гольфом занимается 2062 аккредитованных и есть еще 3000–5000 незарегистрированных игроков – где тут повод для закрытого клуба? Что такое закрытый клуб? Когда у тебя есть подпор в виде повышенного спроса, ты создаешь высокий ценовой барьер, чтобы был повод ограничить всех желающих. Да, в мире они есть, и можно стоять в листе ожидания годами, дожидаясь пока кто-то покинет клуб, так сказать, по воле господа. Вот есть, к примеру, клуб с предельным количеством членов в несколько сотен человек. Сначала они платят тысяч по 100 только за попадание туда, потом еще по 10 000 за каждый год. И все, этого более чем достаточно для содержания поля, которое находится в топ-10. У нас же ситуация другая. Есть 10 полей, без всякого преувеличения, высочайшего мирового класса. Они построены за частные деньги. И при этом вот такое небольшое количество гольфистов. Невозможно сохранять экономику в таком формате. Собственно, по этой причине все и убыточные.

– Да никого это не устраивало. Все так или иначе пытаются найти новые форматы, все вынуждены это компенсировать. Основная история [гольфа в России] началась примерно в 2004–2005 гг., когда принимались основные инвестиционные решения. И если вы помните 2004–2005 гг., тогда у нас так устойчиво все двигалось вверх, настолько было ощущение развития как стабильного тренда, что никто, в общем, 2008 года-то не ждал. Я не говорю про дальнейшее. А специфика этих проектов в том, что они живые. Это же не железяка – заморозили, законсервировали строительство и ждем. Если проект стартовал, но вдруг траву перестали обслуживать – поле умрет, через два года там ничего не будет, весь проект погибнет. И что, инвестору просто списать всю эту историю? Поэтому все, конечно, стараются минимизировать убытки и продолжают проекты.

Одинаковый риск

– Конечно, буду участвовать. Буду вкладываться энергией, управленческим опытом и т. д. Трудно привлекать партнеров и не делить с ними риски.

– Запуск этих проектов – это следующий год. А на реализацию первого этапа – года два-три ориентировочно.

– Трудно пока сказать, поскольку проекты и бюджеты пока с потенциальными соинвесторами до конца не согласованы, но речь в совокупности идет о нескольких миллиардах рублей.

– Они оба пробуют себя в гольфе, правда, не так много у них времени на это. Но если они станут партнерами, буду рад. Это достойные люди, которые могут стать надежными партнерами.

– Все написано до нас: надо жить и давать жить другим. Одинаково рискованно сидеть на деньгах и сидеть без денег – вкладывать. Все эти решения обладают различными степенями неопределенности, везде свои риски. Я не инвестиционный банкир и не финансовый аналитик, на такие вопросы пусть отвечают более узкие специалисты, но бизнес безрисковым не бывает. Это как климат, каждый его выбирает для себя. При каком климате тебе хорошо, тот и хороший. Так и тут. Не бывает идеального инвестиционного климата. При каком [климате] твой бизнес идет, тот и подходящий. Я тоже рискую, в том числе своей репутацией управленца.

Министры-гольфисты

– Если вы про хоккей, то он был популярным и раньше. Теперь мы пытаемся, навалившись всем миром, всеми деньгами, что-то сделать с футболом. У гольфа в России нет такой истории, нет прошлых побед, для нас это очень молодой вид спорта и культуры. Не думаю, что гольф может на месте футбола оказаться. Конечно, все должно быть системно, и без участия госструктур на федеральном, региональном, местном уровне не обойтись. Но в то, что государство может просто по гольфу шарахнуть – и вот оно полетело, как шайба в ворота, – я не верю. Это более длинная и сложная цепочка.

– Да нет, конечно, наоборот. Не думайте, что никто из государственной элиты клюшку не держал. У нас, например, некоторые члены правительства играют в гольф.

– Я же не могу за них рассказывать. Есть несколько действующих министров, которые играют в гольф. Включая министра спорта, кстати. Может, у них и нет времени, чтобы делать это часто, но я от многих из них слышал реплики, что в ряде регионов мира, особенно в направлении Востока или тихоокеанской Азии, гольф помогает в обсуждении рабочей повестки: «А следующую часть переговоров мы продолжим на поле».

– К гольфу она относится с уважением и интересом, но на себя примерить пока не решается. Внуки и внучки уже играют. Поэтому она часто в шутку говорит: окружили.

Олимпийские перспективы

– Олимпийские игры – важнейший рубеж: все законодательство, все нормативы так устроены, что главное – это движение к Олимпиаде. В гольфе участие в Играх определяется достаточно просто: надо подняться в рейтинге таким образом, чтобы попасть в 60 лучших. От каждой страны может участвовать не больше четырех человек. Наша Мария Верчёнова попала на Олимпиаду-2016 с 395-го места в мировом рейтинге. И оставила там о себе и о России на память олимпийский рекорд поля! Другая наша гольфистка, Нина Пегова, этот сезон проводит очень хорошо, поднялась на 200 позиций, и если следующий сезон будет таким же удачным, то она вполне может войти в топ-500. Из ребят только Володя Осипов активно играет на профессиональном уровне, находится примерно на 1500-й позиции, всего за год он поднялся на 500 позиций. Эти спортсмены – вершина на сегодняшний день, плюс в резерве перспективные спортсмены.

Мы в прошлом году запустили юниорский проект «Команда мечты». Идея в том, чтобы вырастить юниоров-чемпионов к следующему олимпийскому циклу. Для этого мы создали расширенную систему спортивных соревнований, с финальным турниром – Кубком президента ассоциации, на который проходит 32 участника. 12 сильнейших получают президентские гранты, зимой едут на две сессии в одну из лучших гольф-школ мира – в Испанию к Джейсону Флойду. За два года по этому треку у нас двукратно увеличился объем спортивной нагрузки. В рамках «Команды мечты» мы страшно хотели на 2019 г. зазвать [турнир уровня] Young Masters в Россию. Как говорил Мартин Лютер Кинг, у меня была мечта. И даже, может быть, не в Москве его провести. Но, в общем, с нами, конечно, поступили очень некрасиво и невежливо. Мы попали прямо в разгар всех перипетий вокруг России, и нашу заявку в Европе просто тихо сдвинули, сказали: «А у нас вообще и процедуры-то такой нет». А мы там с видеопрезентацией, уже все подготовили, чтобы было все красиво, причем без какой бы то ни было государственной поддержки. Но нас так отодвинули. Мы сказали: хорошо, не будем проводить в России, но мы все равно его выиграем.

В этом году по юниорам у нас совершенно блестящий результат. Но для успешного продвижения в мировую гольф-элиту, в том числе для участия в Олимпийских играх нужна более широкая база, нужно расширение географии гольфа. Эффективный отбор и школьный гольф – фундамент этой пирамиды. Правда, у нас пока на всю страну только одна полноценная спортивная школа по гольфу в Москве. Там больше 500 детей, с которыми работают профессиональные тренеры.

– Это стартовая площадка. Смотрите: допустим, регион, в котором есть чемпионского уровня гольф-поле. Вот мы берем радиус 2–3-часовой доступности и начинаем работать со школами, предлагать форматы вовлечения детишек в занятия гольфом. Это и третий урок физкультуры, и спортивные клубы, и обучение преподавателей, и совместный с Олимпийским комитетом проект по снабжению начальной экипировкой. Чтобы детям было не скучно, мы в прошлом году провели пилотные соревнования, а в этом – создали Всероссийскую школьную лигу гольфа.

Сейчас это 19 регионов, примерно 15 000 детей, которые вообще с нуля попробовали играть в гольф. Например, Челябинск – совсем недавно стерильная гольф-территория. 11 школ откликнулись, вошли в проект. Открыто отделение гольфа в ДЮСШ. Во дворце пионеров появился симуляторный зал. Все деньги – частные средства спонсоров, «инфицированных» в первую очередь людей. Мир вообще держится на городских сумасшедших, только городские сумасшедшие двигают мир. В сезон детей везут в Екатеринбург, в частный клуб Pine Creek, чтобы они на настоящем чемпионском поле посмотрели, попробовали сыграть. Без местных властей, конечно, не обойтись: надо создать отделение гольфа, ставку дать преподавателю и т. д. Отделения в спортивных школах стали открываться в Санкт-Петербурге, Казани.

Арифметика школьного гольфа такая: 1000 детей попробуют себя в гольфе – 10 могут стать спортсменами, 50 – хорошо играющими, увлеченными гольфом, 100 научатся играть, смогут при случае выйти на поле и получить удовольствие от игры. Даже если мы останемся в рамках текущей парадигмы развития, без, как говорится, хайпа со стороны государства, работа по линии школьного, студенческого гольфа, может быть малозаметная, будет создавать для полей игроков, новых гольфистов с потенциалом. Это соединение мне кажется органичным. Жалко только, что все это не происходит по щелчку: заснул, проснулся – и все уже есть.

Повестка Евразийского союза

– Первое: никуда нельзя вернуться. Нельзя в одну и ту же реку войти дважды. У меня есть правило: я могу что-то делать только тогда, когда мне интересно, когда я кончиками пальцев чувствую, не могу уснуть, что-то придумываю. И если вы в таком режиме отдали 25 лет жизни, в какой-то момент вы начинаете излишне мудрым себя воспринимать, теряете остроту. Я считаю, что на определенном уровне управления недопустимо себе давать войти в режим «а, это мы все знаем, все проходили». Я попробовал очень много, поработал в очень многих направлениях. Я абсолютно удовлетворен своей карьерой, я знаю, что мне удалось сделать, что не удалось. Надо вовремя давать проявить себя молодым. А я готов быть наставником.

– Это уже тема отдельного интервью. Я точно не буду писать мемуары, это не мой жанр. Я уже опубликовал достаточное количество текстов, где отрефлексировал все, что сделал. Может быть, только про последний евразийский проект рефлексия пока еще не легла полноценно на бумагу.

– С евразийским проектом я впервые оказался связан в 1999 г.: будучи на тот момент первым вице-премьером, я отвечал за взаимодействие Европы и России по экономическому направлению. Потом мне в полномочия добавилось все СНГ, а затем и Китай. Мало кто в тот момент верил в подготовку Евразийского союзного договора. Я помню несколько сюжетов, в том числе на высшем уровне, когда нам говорили, что нереально реализовать такой документ: тысяча страниц плюс еще столько же – приложение. Но в итоге полноценный договор был подписан.

А дальше, по завершении моего мандата в Евразийской комиссии, возникло предложение пересесть «на другую сторону стола» – на сторону бизнеса, чтобы своим знанием помочь реализоваться евразийскому бизнес-проекту.

Деловой совет пытается вбрасывать на интеграционную площадку те темы для обсуждения, которые не вошли в союзный договор. Сама Евразийская комиссия этого сделать не может – ее можно одернуть, сказав: занимайтесь тем, что у вас написано в договоре, не фантазируйте на будущее. Получается, что инициатива «что же дальше» должна рождаться в другом месте. Бизнес-объединения – очень хорошая площадка, чтобы это обсуждать. В свое время это начиналось с цифровой трансформации [экономики]. Мы активно вбрасывали это в обсуждение. Теперь появились решения президентов пяти стран, у комиссии есть по этому поводу поручения, план работы, проект. И цифровая трансформация, которая не является прямым предметом договора и прямой ответственностью союза, стала темой, которую комиссия ведет и обсуждает вместе с национальными правительствами.

Что еще из такого большого будущего? Глобальное конфигурирование: Евразийский союз и Китай, Евразийский союз и Европа. И вообще дальнейшая глобальная повестка. Все же рассыпалось. Повестка есть, а глобально документов никаких нет. Американцы пытаются сохранить за собой то, что у них было, европейцы колеблются в поисках самоидентификации и идентичности, пытаясь найти, кто же в Европе тот лидер, который сможет сделать следующий шаг и что-то собрать. Мы углубляем взаимодействие с Китаем и т. д. Ощущения стабильного будущего не наступает. В этой глобальной повестке союз как образование должен правильно себя конфигурировать с внешними партнерами, чтобы двигаться к новой стабильности, к новой модели глобального мира. У евразийского бизнеса есть площадка, чтобы находить проекты, которые могли бы в наибольшей степени этому способствовать.

– В первую очередь инфраструктурные. Все четыре важнейшие инфраструктуры, которые по большому счету могут удерживать все и вся: транспортная, энергетическая, информационно-коммуникационная и финансовая. Собственно, именно эти инфраструктуры должны скрепить мир, как они до сих пор скрепляют Россию.

– Еще только учусь. Надеюсь, что мой предыдущий опыт [управленца] будет в плюс. На протяжении моей карьеры я бывал больше всего профессионально счастлив, решая неразрешимые задачи, которые на меня сваливались. Чем сложнее задача, тем больший я как управленец испытывал кайф. И сейчас по большому счету задача из этой же серии. Вообще, надо же кому-то было все так придумать: чтобы я в гольф начал играть, потом стал на него смотреть как на большой объект управления, взялся за него так, как в свое время за автопром, судостроение, авиапром или любую другую сложную отрасль экономики! В данном случае все это абсолютно сродни по степени безнадеги на старте проекта. По степени энтузиазма тоже.