Марио Мерен: «Трубопроводный газ останется основой газоснабжения в Европе еще долгое-долгое время»

Компания Wintershall – крупнейший в Германии газо- и нефтедобытчик. И самый давний немецкий партнер «Газпрома», сотрудничающий с ним с 1990 г. В 2015 г. компании завершили обмен активами, бизнес Wintershall изменился: стал меньше, но более структурированным. Прошлый год стал первым, когда из отчетности компании исчезли доходы трейдера Wingas, а также компаний, занимающихся хранением газа в Европе. В результате выручка Wintershall в 2016 г. снизилась в 5 раз – до 2,8 млрд евро, а прибыль до уплаты налогов и процентов (EBIT) – в 3 раза – до 517 млн евро. Довольна ли Wintershall и ее акционер BASF результатами обмена активов, собирается ли компания увеличивать выручку и за счет чего, «Ведомостям» рассказал председатель правления Wintershall Марио Мерен.

– Если бы я был обладателем хрустального шара, то я бы знал, когда эти времена кончатся. Но, к сожалению, у меня его нет. Мне кажется, в газовой индустрии нам надо привыкнуть к тому факту, что будет волатильность цен. Волатильность не пройдет. Я убежден, что настанет время, когда цены на энергоносители пойдут вверх снова, мы это увидим и в нефти, и в газе, как мы уже могли наблюдать в последние месяцы. Но и будет время, когда цены на энергоресурсы снова будут падать. И поэтому я уверен, что простые времена точно прошли. Нашей компании в этих условиях надо следить за тем, чтобы у нас был стабильный портфель проектов, чтобы мы были эффективны, здоровы. Для того чтобы не только получать плюсы от хороших времен, когда цены высоки, но и быть в состоянии зарабатывать деньги и инвестировать их на том этапе, когда цены низкие.

Я не ожидаю, что однажды кто-нибудь появится и скажет: «Марио, расслабься, ведь с нынешнего момента цены на нефть всегда будут выше $100 за баррель». К сожалению, этого не произойдет, но, если такой человек все-таки найдется, я буду рад его приветствовать.

– Это могло бы быть неплохим бизнесом, но, к сожалению, это не наша бизнес-модель. Завершив обмен активами с «Газпромом» в 2015 г., мы продали все активы по торговле и хранению газа. Так что наша бизнес-модель сегодня заключается в том, что мы, с одной стороны, добываем нефть и газ, а с другой – участвуем в транспортировке, т. е. вы можете контрактовать у нас транспортные мощности. Следовательно, мы не трейдеры, которые покупают газ по низким ценам сегодня, чтобы хранить его и продавать позже по более высоким ценам. Мы просто добываем газ, продаем его по текущим ценам и, конечно, надеемся на то, что цена на газ вырастет.

– Я думаю, все в жизни имеет хорошие и плохие стороны. Плохая здесь в том, что мы получаем меньше выручки. В нашем распоряжении просто меньше денег. Хорошая – мы начали фокусироваться. Думать, что действительно важно для производства газа, что нужно в итоге. Применяя такой подход, можно найти множество вещей, которые подлежат изменению или сокращению. Так что мы начали немного худеть, привели себя в лучшую форму, сели на диету, и это, в принципе, хорошо. Люди не способны порой здраво сокращать затраты, когда они думают, что они неприкасаемые. А так было при высоких ценах на нефть и газ.

Кроме того, во время кризиса появляется еще одна возможность – купить больше за один доллар. Если посмотреть сегодня на стоимость эксплуатации платформы в Норвегии, то она снизилась там с $600 000–$700 000 в день до $300 000 в день и меньше. То же самое случилось в мелководных зонах Нидерландов, где стоимость эксплуатации составляла от $180 000 до $200 000 в день, а теперь – меньше $100 000 за некоторые платформы. Так что сейчас определенно хорошая ситуация, которой у нас не было три-четыре года. Сейчас не производители диктуют цены, а спрос, т. е. покупатели. И, конечно же, мы этим пользуемся при закупках товаров, услуг, оборудования, так же как и наши поставщики в свое время использовали высокие цены на нефть, чтобы не давать скидок.

Мы везде пытаемся снижать затраты и обсуждаем каждый контракт в отдельности, чтобы посмотреть, где мы можем сэкономить.

Значение России для Wintershall

– Выручка – не думаю, что это наиболее важный здесь показатель. Если взять результат, добычу и резервы, то тогда можно сказать, что Россия, грубо говоря, занимает 50% в бизнесе Wintershall.

– Я думаю, что в рамках того портфеля, который у нас есть на текущий момент, у России, доля которой равна 50%, очень сильная позиция. Но что более важно – у российских проектов есть потенциал роста. Но и проекты в оставшейся части портфеля тоже имеют потенциал к развитию. Я считаю, что наш портфель очень хорошо сбалансирован. Мне нравится такой баланс, и если растет одна часть портфеля, то пусть растет и другая. Но если в какой-то момент какая-нибудь часть портфеля займет, например, 55% в бизнесе компании или, скажем, 45%, я не буду нервничать. Конечно, незначительные изменения могут произойти.

Когда, например, в 2018 г. большая доля газа пойдет к нам из Норвегии с месторождения Maria, то не исключено, что доля России снизится, например, до 49%, а когда мы через два года с «Газпромом» начнем разрабатывать 4-й и 5-й участки ачимовских отложений, то эта доля, возможно, увеличится, скажем, до 56%, что приблизительно находится в приемлемом диапазоне изменения нашего портфеля.

– Да. Но в таком случае Евросоюз мог бы так же сильно беспокоиться и по поводу зависимости от Норвегии, на которую тоже приходится 30% поставок на внутренний рынок Европы. Нам, как компании (а мы прежде всего компания-газодобытчик), необходимо работать там, где находятся запасы углеводородов. Я могу, например, взять карту, указать на Новую Зеландию и попытаться добывать газ там. Но это не сработает.

Во-первых, нам надо посмотреть, где имеются углеводороды. Во-вторых, нам надо подумать, где мы можем активно участвовать и где у нас уже налажены взаимоотношения или партнерства.

Поэтому у Wintershall есть стратегия концентрации на конкретных регионах – как с точки зрения отношений, так и с технологической точки зрения. Мы можем принести пользу нашим контрагентам.

Я думаю, что в Евросоюзе некоторые люди не понимают, как изменился газовый рынок за последние пять лет. Я не вижу, что в Европе есть недостаток газа – я вижу сверхпредложение. Я вижу, что цены на энергоносители существенно снижаются. По всей видимости, газа в мировой системе более чем достаточно. Если тебе не нравится один газ – пойди и купи другой. И ты его можешь получить по другой цене. И поэтому я никогда не пойму аргумента «быть в зависимости». Конечно, это могло бы быть проблемой для некоторых государств, которые не имеют несколько источников поставки сырья. А у нас в Германии – мы счастливчики: у нас есть возможность закупать СПГ из Нидерландов или Бельгии, у нас есть и русский трубопроводный газ – у нас много источников, откуда брать углеводороды. Да, в юго-восточной части Европы есть страны, которые не имеют доступа к нескольким каналам снабжения, но здесь, по-моему, решение не может заключаться в том, чтобы отрезать себя от единственной возможности снабжения. Надо, наоборот, создать больше возможностей получать газ. И это ведет нас к тому, что не стоит обсуждать зависимость от того или иного источника газа или производителя, нам надо обсуждать возможность улучшения инфраструктуры. В тот момент, когда появится полная инфраструктура, позволяющая теоретически доставлять газ, прибывающий в Португалию в виде СПГ до Словакии, у нас будет интегрированный рынок. И во многих местах эта инфраструктура уже существует.

Взять, например, Польшу. Она может сегодня с легкостью получать газ по реверсу с северо-запада Европы. Наша компания совместно с «Газпромом» инвестировала большие деньги для того, чтобы это сделать возможным. Кроме того, в Польше есть свой СПГ-терминал в Свинемюнде, который она тоже может использовать.

Так что если им не нравится российский газ, они могут без проблем закупать газ в Норвегии, Великобритании или Нидерландах... Но я подозреваю, что цена на российский газ и в ближайшее время будет ниже, чем, например, на СПГ из США или Катара.

– Прежде всего, в этом году мы видели первую за последние три года настоящую зиму в Европе. И поэтому подземные хранилища газа (ПХГ) опустошались достаточно быстро. В предыдущие годы многие ставили вопрос, нужны ли вообще подземные хранилища. Теперь мы увидели, что очень хорошо иметь их. Но кроме того, мы увидели, что очень хорошо иметь Nord Stream, который надежно поставляет по 55 млрд куб. м газа в год, точнее говоря, 80% от этого объема, так как до сих пор существуют ограничения. Уровни в хранилищах действительно были низкими и в Германии, и на Украине, и, конечно же, была обеспокоенность по этому поводу. Могла сложиться ситуация, при которой газа могло не хватить. Это доказывает, что нам нужно развивать инфраструктуру для его доставки в Европу.

Мы сами себя загоняем в бутылку, сами создаем узкие горлышки. Нам не нужно было бы уделять особое внимание ПХГ, если бы мы могли использовать Nord Stream на 100%. Но использовать его на 100% мы не можем из-за [политической ситуации с газопроводом] OPAL. Была надежда решить эту проблему, все стороны вроде бы уже договорились, были даже проведены первые аукционы, но потом польские компании и польское правительство возразили...

По моему убеждению, наилучший способ избавиться от неопределенности – закончить инфраструктурные проекты. Мы должны держать это в уме. Это касается и полной загрузки OPAL, и реализации Nord Stream 2. Чем больше поставщиков, тем лучше. Всегда же может что-то случиться.

Я не понимаю, когда люди при решении вопроса – строить или не строить Nord Stream 2 – говорят только о политической составляющей и опасаются ее. А о технических вещах никто вообще не вспоминает! Даже если взглянуть на украинскую систему газоснабжения... Она совсем старая! Европейские потребители уже заплатили миллиарды за транспортировку газа через Украину. Я не знаю, куда пошли эти деньги, но точно не на модернизацию системы газопроводов на Украине. Нам нужно убедиться, что в любое время мы можем получить газ. Если газа не будет, то люди начнут винить в этом газовую индустрию, и именно поэтому мы как газовая индустрия должны бороться за получение разрешения на строительство необходимой инфраструктуры и, если мы ее построили, за право ее использовать.

– Конечно, мы говорили с Еврокомиссией, недавно в Хьюстоне на конференции CERA я имел возможность поговорить с вице-президентом Еврокомиссии Марошем Шефковичем и с министром энергетики России Александром Новаком. Мы разговариваем и с немецкими политиками. Три недели назад у нас в Касселе в гостях была новый федеральный министр экономики г-жа Бригитте Циприс. Так что мы этот вопрос постоянно поднимаем. Однако в настоящее время, к сожалению, нет возможности обсуждать этот вопрос в рамках переговоров между Комиссией ЕС и компаниями. Идет судебный процесс по инициативе Польши, и, пока судья не примет решение на европейском уровне, ничего не произойдет. Кроме того, идет еще одно судебное дело в Дюссельдорфе, а этот суд вынесет свое решение только после того, как суд ЕС придет к решению.

– Это бы означало, что необходимо вести переговоры и с PGNiG (как одной из сторон, инициировавших разбирательство), и с польским государством, которое возбудило судебное дело. На самом же деле ни один из приведенных аргументов не имеет отношения к проекту, что затрудняет достижение соглашения. Кроме того, достижение договоренности предполагает участие двух сторон, которые действительно хотят ее достичь. Аргументы, которые я вижу против договора по OPAL, совпадают с аргументами против Nord Stream 2. Эти доводы вообще никак не соотносятся с реальностью и фактической ситуацией на газовом рынке. Польские компании могли бы без проблем законтрактовать мощности OPAL. Никто им не мешает. Но они говорят: «Нам в Польше эти мощности не нужны, и у вас их также быть не должно. Нам нравится, что эта инвестиция не приносит пользы, и мы знаем, что это доставляет головную боль «Газпрому», и это нам нравится». Вот их общий смысл.

– Мы не участвуем в проекте, мы не можем изнутри судить, все ли идет по плану. Мы через публичную плоскость отслеживаем план-график. И у меня есть впечатление, что проектная компания под руководством Маттиаса Варнига делает работу так же прекрасно, как и с первым трубопроводом. В настоящее время они выполняют все этапы работ – от проведения тендеров и получения разрешений до строительства площадок для прокладки труб и т. д. На мой сторонний взгляд, проект набрал темп и идет хорошо.

– Мы работаем над структурой – как поддержать проект. И когда мы поймем, как поддержать его, обязательно сразу расскажем. В текущей же обстановке, когда очень много сторон смотрят на любую возможность сорвать строительство Nord Stream 2, мы должны быть осторожны говорить слишком рано и слишком много. Я понимаю, что вы хотите что-то узнать, но в контексте проекта – чем меньше мы говорим, тем лучше.

Политика погубила бизнес

– Я использовал пример с Балтийским морем как метафору. И хотел сказать: если ты продаешь что-то, то ты это пытаешься продать наиболее прямым путем. Чем больше участников между тобой и покупателем, тем ниже эффективность и выше зависимость. И поэтому Nord Stream – самый лучший и эффективный способ состыковать Россию (продавца) и Германию (покупателя). Кроме того, это способ соединить наши страны. У нас сильная связь благодаря этому газопроводу. Российские ресурсы и немецкий, европейский, рынок связаны. Это не СПГ-танкер, который плывет себе, скажем, из Катара – и непонятно, когда причалит к берегам Европы или еще куда-нибудь. В этой парадигме у «Газпрома» есть обеспеченный спрос, а у Европы есть безопасность с точки зрения поставок.

По поводу «Южного потока» я должен быть сейчас очень осторожен, чтобы не заплакать. Я периодически подсчитываю (а наша компания принимала участие в проекте): если бы тогда все не застопорилось – мы бы уже сегодня пустили газ по «Южному потоку», по двум ниткам. Мы уже готовы были приступить к прокладке – трубы были готовы, суда были готовы, они уже практически выходили на позицию.

Политики – прежде всего в Европе, но, может быть, и по ту сторону Атлантики – препятствовали строительству трубопровода. И что теперь? С отказом от строительства «Южного потока» система поставок газа в Европу стала безопаснее? Юго-восточные страны ЕС получили много пользы от отказа от строительства? У меня, конечно, есть свое мнение на сей счет.

– Нет у меня таких расчетов, не могу сказать, что мы как компания что-то в физических деньгах потеряли, так как у нас были очень честные и прозрачные контракты с «Газпромом». Кто потерял – так это точно безопасность поставок газа в Европу. Она больше всего проиграла. И такие страны, как Болгария, Румыния. Они потеряли повышенную энергобезопасность, а также доходы от транспортировки газа, не создали рабочие места для строительства и эксплуатации газопровода. Но я, пожалуй, прекращу сокрушаться по этому поводу – история закончена. Нам в Wintershall надо делать всё для того, чтобы обезопасить поставки в Европу. Обеспечить полную загрузку Nord Stream и построить Nord Stream 2.

– На текущий момент мы взаимодействуем очень доверительно и хорошо в рамках консорциума, в состав которого входят компании «Газпром», Uniper и Wintershall. Мы обсуждаем проект в открытом ключе и по многим техническим вопросам. В частности, по поводу разработки Туронской газовой залежи. Это нечто новое и для «Газпрома». Хотя «Газпром» является одним из самых опытных в мире производителей газа из сеноманских отложений, разработка туронского газа представляет собой вызов и для совместной проектной компании «Севернефтегазпром».

С приходом нового акционера в Южно-Русское я ожидаю конструктивного взаимодействия и в дальнейшем. С OMV мы уже работаем совместно на проекте в Абу-Даби. Компания имеет хорошую техническую и технологическую экспертизу, так что с ними как с новым партнером по Южно-Русскому мы будем рады работать в таком же доверительном ключе.

– Как я уже сказал, мы уже работали долгое время совместно, не только в Абу-Даби, но и в Норвегии, где имеются точки соприкосновения между нашими компаниями, так что я чувствую себя абсолютно комфортно по этому поводу.

Как найти нефть и газ

– У нас есть четкая стратегия. Мы – производитель газа, и мы намерены остаться таковым. Мы сфокусированы на разведке, бурении и эксплуатации нефтегазовых месторождений, и я думаю, что, если делать это правильно (иметь правильное соотношение активов в портфеле), а также развивать проекты по-умному и с использованием инновационных методов, тогда и в будущем мы сможем зарабатывать деньги от добычи газа и нефти. Именно поэтому мы вовсе не имеем планов переключаться на другие области бизнеса. Мы не планируем создавать свою трейдинговую «дочку» типа Wingas снова, это вообще и была причина, почему мы продали ее «Газпрому».

Я более чем убежден: если ты хочешь, как компания, принимать участие и занимать значимое положение на каком-либо рынке, то у тебя должна быть критическая масса на нем. «Газпром» – самый большой производитель газа в мире, у него есть сеть по всему миру: позиции в СПГ, трубопроводной инфраструктуре, торговые подразделения – то, чего у нас нет и не будет никогда. Мы в принципе не тот тип компаний, который может эффективно участвовать в этом сильно глобализованном бизнесе. Недаром торгуют газом сейчас или финансовые институты, или крупные игроки, мейджоры, такие как Exxon, BP, Total, Shell, или «Газпром», или Statoil. Но у нас нет планов идти в эту сторону.

А что до СПГ... Я считаю, что прежде всего мы должны смотреть, как найти нефть и газ. Если газ можно загнать в трубу, то это очень хорошо, у нас есть в этом опыт. Если по какому-либо случайному обстоятельству мы найдем СПГ-проект, мы на него посмотрим, конечно, но... Как я говорил, все наши проекты должны отвечать критерию – обогатить наш портфель и обеспечить его стабильность.

Если новый проект не способствует укреплению нашего портфеля и поддержанию уровня безубыточности, т. е. Break-Even-Price, на прежнем или даже более низком уровне, то такой проект не имеет смысла. И нам, честно признаться, не нужны танкеры СПГ, чтобы чувствовать себя большими и важными. Это не находится в фокусе внимания нашей компании и не входит в ее стратегию.

– В рамках стратегии, прежде всего, мы хотим обеспечить рентабельный рост: увеличивать производство, зарабатывать деньги. Кроме того, мы смотрим на соотношение производства и запасов. Мы хотим иметь запасы на 8–10 лет вперед точно. Нам надо показывать, что у нас есть будущее как у нефтегазовой компании. В настоящее время обеспеченность запасами составляет 10 лет. Нас устраивает этот показатель.

Мы очень сильно финансово интегрированы в BASF. Платим мы дивиденды или нет – не показатель. Что для нас важно – это генерировать стабильный денежный поток. Это самый важный индикатор: он показывает, что наш бизнес способен сам себя финансировать. И у нас остаются деньги. Иногда много, иногда не очень, но это дает нам возможность финансировать другие активности BASF. Это и есть наиболее важный показатель.

Конечно, если мы покупаем что-то, это делается не из свободного денежного потока. BASF всегда следит за тем, чтобы у нас был позитивный денежный поток. Аналитики, конечно, также обращают внимание на этот показатель. И я рад сообщить, что он у нас всегда был положительным. Даже по итогам 2015 г. [когда] у нас были большие затраты на развитие. И даже в 2016 г., когда у нас был первый год с действительно очень низкими ценами на газ и нефть в течение всего года.

– Нужно быть осторожным – смотря на портфель компании. В 2014 г. у нас выручка во многом была большой из-за того, что в составе нашей компании было трейдинговое подразделение Wingas. Я думаю, что экономический результат от обмена активами мы увидим в 2020 г., когда начнется производство на участках 4 и 5 ачимовских отложений. Тогда вы увидите влияние позитивных результатов. Но мы рассчитываем уже в этом году увеличить нашу выручку более чем на 5%, а EBIT – более чем на 10%, т. е, мы надеемся, что мировая обстановка не создаст нам больше проблем по части развития.

На данный момент у нас совершенно другие проекты, нежели в 2014 г. У нас меньше бизнес-сегментов: мы отказались от бизнеса по хранению газа и от трейдинга, а оставили транспортировку газа и добычу. Конечно, мы видим негативное влияние падения цен на нефть и газ. Но вы можете быть уверены: мы покажем высокие показатели. Кроме того, вы увидите начало производства на наших норвежских месторождениях Maria и Asta Hansteen в 2018 г. В России в 2018 г. мы будем вести добычу на «Ачимгазе» из 110 скважин. Тогда все эти инвестиции начнут приносить прибыль.

Наш бизнес – инвестировать в долгосрочную перспективу. Как говорится, «инвестиции сегодня – заработки завтра». Ну, к сожалению, не завтра, конечно, скорее после-после-после-после-послезавтра... Это игра вдолгую.

– Конечно, СПГ получит долю на европейском рынке больше, чем у него есть сейчас. Но тем не менее я считаю, что для Европы в 2017 г., да и в будущем, двумя доминирующими импортерами останутся Норвегия и Россия и импорт по большей части будет осуществляться через трубы. Мы непременно увидим, как СПГ проникает в Европу, но во многом это будет зависеть от уровня производства газа в США, от цен на газ на Henry Hub. Но все это короткие спотовые возможности.

Да, я думаю, не в 2017 г., но в принципе доля СПГ будет расти, но, как вы видели в том году, «Газпром» ставил рекорды поставок газа в Евросоюз...

– Цены действительно были очень низкими, но между тем они восстановились, и я не заметил уменьшения поставок в Европу со стороны «Газпрома». При этом мы не видим потока СПГ-танкеров в Европу.... Лично я слышал о пяти танкерах. Один, что самое удивительное, они отправили в Норвегию (должно быть, здесь подразумевается какая-то особая логистика). Еще один должен был отправиться в Португалию, но отправился в Бразилию. Я не вижу сейчас ситуации, что СПГ из США затопил Европу. Для меня трубопроводный газ останется основой газоснабжения в Европе еще долгое-долгое время. И я не вижу в долгосрочной перспективе возможности СПГ составить конкуренцию трубопроводному газу, по крайней мере, по ценам.

– В 2017 г. доля СПГ может составить 10%, в более долгосрочной перспективе – 15%, но во многом это будет зависеть от развития рынка. Но заменить трубопроводный газ из Норвегии или России он не сможет. Не забывайте: у нас есть трубопровод из Северной Африки. Поставки по нему не стабильны, конечно, но мы можем добрать оттуда необходимые объемы газа. Кроме того, мы верим, что газовый рынок будет в принципе расти, и мы будем нуждаться во все большем импорте. И я чувствую себя очень комфортно в позиции – получать трубопроводный газ из Норвегии и России.