Тело и дело революции

Где-то в начале прошлой зимы у нас вдруг вспомнили, что наступающий 2017 год будет ознаменован столетием Великого Октября. Потом был легкий всплеск информационной активности вокруг годовщины февральских событий – но недолгий. Сейчас, когда до славного юбилея осталось всего три месяца, в обсуждении темы сохраняется подозрительное затишье.

Это странно: у нас не так небрежно относятся к знаковой разметке времени, когда очередной сезон вдруг объявляется годом культуры, ребенка или «перекрестным годом Германии в России». Хотя о том, что сейчас в стране год экологии, тоже стараются не вспоминать.

В психологии считается, что «болезнь Альцгеймера – самая распространенная причина развития старческого слабоумия, или деменции». Нашей идеологии до этого не так далеко, как кажется, – слишком видны симптомы забывчивости, граничащей с провалами в памяти.

Забыванию, полагают психологи, подвергается прежде всего то, что не актуализируется в контексте решаемых задач. Вряд ли наша власть сочла для себя проблему революции полностью решенной и задачу ее предотвращения неактуальной. Скорее это из механизмов психологической защиты. Вытеснение выражается в активном устранении чего-либо из сознания и проявляется в виде немотивированного забывания или игнорирования. Вопрос в том, как долго на этом можно продержаться.

Образ революции выдвигается на первый план в двух контекстах. Либо он венчает идеологию самоуверенного режима, возникшего в результате революционного переворота и провозглашающего себя продолжателем «дела революции». Либо, наоборот, нервное заострение революционной тематики происходит от неуверенности власти, перепуганной близкими аналогиями, революции панически боящейся. Соответственно, и оценки революции как явления в данных ситуациях прямо противоположны. В нашем положении эти взаимоисключающие мотивы сходятся, порождая известную шизоидность.

Столетие Великого Октября трудно будет проигнорировать: под знаменем Революции страна прожила почти век – одновременно и трагический, и вполне геройский. Об этом мешает забыть историческая совесть, как бы мы сейчас к той революции ни относились. Плюс идеологический реверс в советское с ползучей реабилитацией Сталина, но уже не как пламенного революционера и верного последователя Ленина. Очевиден замах на идейную операцию «СССР минус ВОСР»: идеологию путали с арифметикой.

Одновременно нагнетается крайнее напряжение в отношении к переворотам как таковым. Революции самых разных расцветок, окаймляющие внешний периметр, напоминают карту подвижного грозового фронта. Это так напрягает, что из публичной истории вымарывается едва ли не вся линия революционной борьбы, в советское время бывшая центральной.

Трудно переоценить значение образа Революции в идеологии и культуре СССР. Это было главное Слово – пароль времени и общества. В сознании советского человека страна отождествлялась с эпохой в качестве ее авангарда, при этом сама эпоха была авангардом всей мировой истории – и это была «эпоха революций». Советские люди жили в величайшее время, и лицом этого времени было их великое государство, созданное величайшей в истории человечества революцией.

Архетип никуда не делся – пусть даже в снятом виде. Шрам величия достался и постсоветскому сознанию – как наследие СССР. Революционная романтика была именно архетипической и не всегда сводилась к идейной индоктринации. Советская история уже не была для нас иконой, но это не мешало юным диссидентам вешать портрет Че Гевары чуть ли не в красном углу.

Сейчас символику революции пытаются вытеснить войной и победой. И это тоже понятно: величие державы демонстрировать больше не на чем – участие в войнах становится хроническим, а симулякры «побед» исчерпывают позитив пропаганды. На фоне истерии против переписывания истории у нас стыдливо затирают одно из величайших ее событий. Если что-то непонятно в масштабах и сути процесса, достаточно спросить себя, куда вообще делся Ленин, после того как его «убрали с денег». Трудно представить, чтобы нечто подобное проделали с историей своих революций и революционеров англичане, французы или американцы.

То, что теперь скромно называют «большевистским переворотом», было последним событием в истории всей эпохи великих революций. Ни одно из других революционных событий не имело таких глубоких и трагических последствий и не оказало такого прямого политического влияния на мировую историю (достаточно вспомнить соцлагерь и все мировое освободительное движение).

Здесь нет апологетики нашей революции и революций вообще: великие потрясения сплошь и рядом больше отбрасывают назад, чем толкают вперед. Но также известно, что революции готовят не только и даже не столько революционеры (горячие головы всегда найдутся), сколько власть, доводящая страну до революционных ситуаций. Когда нет обратной связи, начальство рано или поздно начинают вязать напрямую.

Страшнее всего, когда власть лишена страха, в том числе страха перед революцией. Что вообще не дает бесконтрольной власти пойти вразнос в вопросах контроля и собственности? Идеология, вера, мораль, стыд, совесть, ответственность... Боюсь, нам сейчас не до идеализма. Есть глубинный, подкожный страх перед революцией, но и самонадеянная уверенность: верхи все смогут, заставив низы захотеть, что скажут.

Это видно в идеологической работе, зацикленной на забывании неприятного, включая то, о чем помнят столетия. Убивал Иван Грозный своего сына или вообще никого не убивал? Или полотно Репина пора переназвать, как у Ге: «Иван IV допрашивает царевича Ивана в Петергофе» (что не так абсурдно после версии о том, что юноша сам заболел и тихо скончался в «Сапсане» по дороге в Петроград).

Страна застыла в ожидании того, как ей велят встречать великую годовщину. Это будет интересно.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов