Степень управления

Процедура защиты диссертаций, т. е. допуска в профессию, едва ли не самое больное место российской науки. С одной стороны, качество защищаемых работ и самой процедуры защиты нередко оказывается позорно низким, на грани (или за гранью) профанации; коррупция и плагиат давно уже носят массовый характер. С другой – завинчивание гаек со стороны ВАК давно уже вызывает стоны ученых, сталкивающихся с нарастающим бюрократическим прессингом. На этом фоне постановление правительства от 11 мая, предоставляющее нескольким десяткам организаций право самостоятельно устанавливать правила проведения защит, выглядит чуть не революцией.

Новации эти в целом были встречены сообществом с энтузиазмом, хотя приходится слышать и немало скептических отзывов. Действительно ли новая схема способна привести к улучшению ситуации? Предсказать это мы, конечно, не можем. Но сама ситуация в сфере защит носит модельный характер. Коллизии, с которыми мы здесь имеем дело, можно рассматривать как метафору тех вызовов, которые стоят перед гиперцентрализованной системой государственного управления в России в целом.

Прежде всего, само происхождение диссертационной проблемы. Как и во многих других отраслях, в 1990-х гг. многие производственные единицы – в данном случае вузы и научные институты или отдельные диссоветы на их базе – были де-факто приватизированы локальными элитными группировками, «красными директорами» или потеснившими их «комсомольцами». Как и во многих других отраслях, группировки эти не были порождением перестройки: как правило, они сложились вокруг соответствующих источников ренты еще в рамках советской системы. Как и во многих других отраслях, такая квазиприватизация вылилась в сверхэксплуатацию активов: новые хозяева понимали, что могут в любой момент потерять над ними контроль, и ориентировались не на долгосрочное развитие, а на максимальное извлечение ренты здесь и сейчас. Хотя рынок вполне сложился и на нем была реальная конкуренция, большинство игроков выбирали стратегию максимального наращивания выпуска при минимальной заботе о качестве. Как и в других отраслях, одни предприятия паразитировали на советском бренде, другие начинали гнать откровенный фальсификат в сочетании с ценовым демпингом. Выпускаемая продукция в массе своей не только не соответствовала современным стандартам, но и все чаще была прямо опасна для здоровья потребителей.

Попытки реформ, предпринимавшиеся в этой области до сих пор, также типичны. Реформы эти носили технократический характер и не опирались на массовый запрос снизу. Не было ли такого запроса вообще, или же он был, но не оформился в какие-то политические действия, или же реформаторы его просто не слышали – сейчас уже не столь важно. Как кажется, подавляющее большинство работников этой сферы сложившаяся ситуация хотя и коробила, но не настолько, чтобы из-за нее вступать в конфликт с локальными иерархиями. Так или иначе, реформаторы последовательно исходили из предположения об отсутствии «внизу» политической поддержки для изменений. Соответственно, с их точки зрения, ситуация может быть изменена только путем усиления контроля «сверху», в том числе за счет использования каких-то измеряемых показателей качества (в данном случае числа публикаций определенных типов). Результатом, как и во многих других отраслях, стало кратное усиление бюрократического давления и встраивание части некогда автономных коррумпированных локальных игроков в вертикаль власти. Немалое число таких игроков, конечно, при этом были выброшены из отрасли, но сколько-нибудь заметного улучшения качества не последовало.

С таким багажом мы и подошли к нынешней реформе. Движение к ней начало еще министерство Дмитрия Ливанова – и любопытно, что министерство Ольги Васильевой воплотило ее в жизнь. Причины этого довольно очевидны: с самого начала реформа пользовалась активной поддержкой крупнейших игроков отрасли, включая МГУ, СПбГУ и отчасти РАН. Мотивы такого поведения академических магнатов тоже прозрачны. Речь идет о естественном для любого игрока стремлении забрать себе максимум полномочий – и политическая слабость обоих министров, которые нуждались в поддержке отраслевых тяжеловесов, создавала для такого передела благоприятные условия. Как бы ни жаловались научные работники на тяжкое бремя бюрократии, никакого политического влияния на проведение реформы они, к сожалению, не оказали.

Можем ли мы экстраполировать эту коллизию на систему государственного управления в целом? Прежде всего, каковы будут последствия такой децентрализации? До сих пор реакция на реформу была скорее оптимистической: все так плохо, что освобождение от гнета федеральной бюрократии – это само по себе уже благо. Однако на чем именно основаны наши ожидания улучшений? Очевидно, что ведущие вузы суть плоть от плоти сложившейся политической и бюрократической системы. Отличаются ли тамошние иерархии хоть чем-то от обитателей федерального министерства и как будут они себя вести, получив соответствующие полномочия? Ровно эти же вопросы стоят перед целым рядом других отраслей государственного управления и перед политической системой в целом. Как кажется, рано или поздно нам предстоит это узнать на практике. Если так, то система защиты диссертаций может рассматриваться как своего рода опытная лаборатория политических процессов – и, наблюдая за происходящим в ней, естественно задаться целым рядом вопросов.

Здесь возможны несколько сценариев развития ситуации. Вариант, при котором лучше станет везде – что одна лишь вертикаль власти является препоной для счастливой жизни и что ее удаление сразу же откроет ворота академической свободы, – не рассматривается, кажется, никем. Можно предположить, однако, что сама множественность новых центров принятия решений дает какой-то шанс. Где-то наверняка станет еще хуже: взяв в свои руки вожжи, местные городничие от науки начнут упражняться в административном изобретательстве. В других местах ничего не изменится: традиции бюрократического мышления слишком сильны и проректора просто переутвердят существующие регламенты. А где-то в силу уникальных локальных корпоративных культур, институциональных траекторий и политических сингулярностей ситуация станет значительно лучше.

Еще один возможный сценарий, увы, состоит в том, что хуже будет везде. В самом деле, разве для того академические магнаты боролись за полномочия, чтобы «сделать народу лучше»? Полномочия эти представляют собой инструмент власти, а раз так, то и использоваться они будут соответственно: для дальнейшего цементирования местных вертикалей. Более того, вполне может быть, что локальные бюрократии «хуже» федеральной: еще более коррумпированы и авторитарны, менее «просвещенны» и профессиональны, не способны противостоять политическим капризам даже и совсем уж мелкого пошиба. Тогда результатом децентрализации станет появление нескольких десятков полностью окуклившихся академических туркменистанов.

Параллели с системой государственного управления в целом тут довольно прозрачны. До какой степени федеральный центр является сегодня «единственным европейцем», сдерживающим эксцессы местных элит, – или же, наоборот, он превратился в главный тормоз для всего живого? Следует ли ожидать, что ослабление и (частичный) демонтаж вертикали действительно могут произойти под давлением со стороны местных магнатов, без массовой мобилизации граждан? Насколько местные элиты, при всей своей коррумпированности, могут оказаться двигателями позитивных изменений – возможно, вопреки даже собственной воле?

Самый интересный вопрос связан с возможностью зарождения на местах дееспособных гражданских сообществ, предъявляющих спрос на изменения. В самом деле, если результатом нынешней реформы диссоветов станет лишь перемещение контрольных рычагов на один этаж ниже, толку ожидать не приходится: сохранение бюрократического абсурда как единственного инструмента контроля качества будет неизбежным. Если же хотя бы где-то научные коллективы смогут самоорганизоваться, взять контроль за процессом в свои руки и начать самоочищение, если заработают репутационные механизмы, то, наверное, у нас появится чуть больше оснований смотреть с оптимизмом и в политическое будущее страны в целом.

Автор – доцент НИУ ВШЭ, в 2012–2013 гг. заместитель министра образования и науки России