Высокое пустословие

Политику в России сейчас правильнее отнести к разговорному жанру. Главенствуют здесь тексты, причем вербальные. Реальность как референт в этой семантике вторична, а то и вовсе исчезает. Важны также картинки и видео, но доминируют все же слова и их конструкции. Именно они транслируют смыслы и толкования всего, что люди видят и слышат.

Форматов три: начальство, новости и ток-шоу.

В первую очередь это, конечно же, более или менее пространные выступления президента, изредка перемежаемые лапидарными (буквально две-три фразы) цитатами из крайне узкого круга условно допущенных к эфиру. Строго говоря, выступает у нас один президент – остальные лишь фигуранты в новостных эпизодах. Даже когда говорят министры, это не их речь, а информация о том, что они сказали. Очередная тема: погода испортилась, машины столкнулись, премьер сообщил, что.

Эта грань крайне важна. Президент говорит, что хочет и сколько хочет, тогда как всем остальным, включая Лаврова и Медведева, дозволено только то, что выпустят в эфир специально обученные люди, контролирующие монтаж сюжетов. Здесь все, вплоть до зампредов и министров, не субъекты; их словами говорит тот, кто показывает. Типичная ситуация для авторитаризма, который часто квалифицируют как персоналистский.

Новостные программы на первый взгляд сообщают о событиях, однако главное в них – интерпретации и оценки. No comment – не наш формат. Более того, из массы произносимых слов часто важны всего несколько ключевых, которые публика должна расслышать. Поэтому нескончаемые анонсы важнее самих новостей. «Фашисты», «удар в спину», «по инициативе американской стороны». Последний сюжет – классика: не важно, о чем разговор и каков результат – важнее, что «они сами звонят нашему». В этих навязчивых повторах – вся логика мифа и архитектура нового миропорядка, определяемого вставшей с колен Россией.

Формат ток-шоу – гибрид сельского схода с базаром, в котором трудно уловить логику и вообще что-либо расслышать, – также рассчитан на пропечатывание в сознании ряда принципиально важных слов, выделяющихся из общего гвалта резкостью и ригоризмом. Другая задача – дискредитация нежелательных слов за счет подавления контекста шумом и демонстрацией превосходства количеством глоток. Плюс подыгрыш ведущего, даже не имитирующего беспристрастность арбитра. Есть еще длинные комментарии якобы аналитиков, но это ночью и для особо озабоченных.

В плане коммуникации с населением ельцинский и путинский периоды очень непохожи. В начале 1990-х власть проводила «пожарные» реформы, не озадачиваясь говорить с народом о происходящем. Чуть позже желание наметилось, однако новый формат общения не искали. Заказчику идеологии того времени виделось нечто антисоветское по содержанию и советское по форме. Идеологическую работу понимали как сочинение слов, а не как взаимодействие с разными языками, каналами, дискурсами и контекстами. В национальной идее видели лишь комбинацию из трех слов – но других. Отсюда результат.

Приход Путина оживил риторику власти, но все свел к нагнетанию личной популярности. Задача объяснения действий власти была осознана позже, когда возник открытый протест, как с монетизацией льгот. Однако и ранее серьезные начинания, в частности институциональных реформ (административной, техрегулирования и проч.), публично не комментировались и информационной поддержки не имели. На новом витке повторилась история с отпуском цен, приватизацией.

«Рокировка» в Кремле породила сразу два плана Путина: на входе и на выходе. Медведев принимал страну с программой модернизации и смены вектора, с гарниром свободы, которая лучше, чем несвобода. Назад президентские регалии отбирали под головокружительный разворот к духовным скрепам, традиционным ценностям и культурным кодам.

Новая ситуация возникла в связи с обострением во внешней политике и в экономике. Украину прозевали, попытались развернуть ее вспять простыми и грубыми средствами (много денег и один Янукович) и получили майдан, ставший кошмаром на фоне ближневосточных переворотов. Далее Крым, санкции, критика, почти изоляция – и столь же резкая реакция в языке, от «укрофашистов» и «жидобандеровцев» до «пиндосов» и прочего «заокеанского чмо». В позитиве «вставание с колен», «родная гавань» и «сакральное значение». Плюс ажиотаж вокруг «пятой колонны», «иностранных агентов», «националпредателей» и прочих несистемных врагов народа.

Однако кризис в экономике вынуждает вспоминать и совсем другие слова. Гальванизировали «импортозамещение», о котором без толку твердили еще в начале нулевых. Вдруг опять выяснилось, что не надо «кошмарить бизнес». Заново проворачивают так и не извлеченную «нефтяную иглу». Все очень близкое и родное: снизить давление контролеров и регуляторов, открыть дорогу малому бизнесу, вступить в бой с коррупцией.

Проблема уже не в том, что все это по пятому разу. Посулы деловому миру слишком явно противоречат линии в политике, а это тупик. Если в одном месте затягивать гайки, а в другом отпускать, перекос с большей гарантией сорвет крышку, чем при равномерном отпускании.

Далее – исчерпывается кредит доверия. Чего стоят посулы малому бизнесу, который все это время систематически изводили, а теперь даже не объясняют, что нового в обещаниях. И совсем нежно выглядят призывы к обузданию коррупции прямо на фоне историй с «Оборонсервисом», с женщинами и мальчиками, похожими на членов семьи прокурора.

Призывы становятся все более фрагментарными и вялыми, теряют остатки решительности: они болезненно бледны на фоне прошлых заявлений на те же темы. Сейчас уже просто нельзя себе представить ударный пассаж от 2005 года: «В наши планы не входит передача страны в распоряжение неэффективной коррумпированной бюрократии». Призывы к дерегулированию и снижению административного прессинга пишутся как скупые декларации, хотя более 10 лет назад это были программы с развернутыми системами мер.

Дело заходит в тупик. Руководство не может не говорить, но говорить уже практически не о чем. Оно не может не говорить на целый ряд обязательных тем, особенно по конкретным поводам и датам, но темы эти исчерпаны вместе с кредитом доверия. Язык политики истощается, в нем все меньше недискредитированных слов. Когда в театре надо создать ропот, массовка вразнобой твердит одну фразу: «Что говорить, когда нечего говорить?» Рассказывают, что однажды на сцену согнали солдат, и они проскандировали эту фразу хором, как «Здравия желаю!» или «Служу России!». Примерно то же происходит со спикерами от власти, а иногда этот пустой смысл транслирует и вовсе один человек.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов