Мир выходит из структурного кризиса

Современный мир находится в поиске нового глобального равновесия, которое должно сложиться в результате начавшегося в 2008 г. глобального структурного (или системного) кризиса. Происходит формирование новой макроэкономической (включая характер денежной политики и потенциал экономического роста) и институциональной модели роста, изменение роли отдельных отраслей экономики, формирование новой модели глобализации и международной торговли, переосмысление роли неравенства в экономическом и социальном развитии ведущих стран. Ситуация остается неустойчивой, хотя постепенно глобальный кризис приходит к завершению.

Впрочем, исчерпание глобального кризиса не будет означать непременного улучшения ситуации во всех охваченных его воздействием странах и регионах мира. Ситуация в них будет зависеть от способности властей и элиты отдельных стран «воспользоваться кризисом», т. е. найти институциональные решения, адаптирующие их к новым реалиям – технологическим, экономическим, социальным и даже идеологическим. Одним странам удастся выйти из кризиса обновленными, более конкурентоспособными. Другие будут продолжать пытаться преодолевать негативные тенденции, но это уже будет не глобальный кризис, а кризис конкретных национальных моделей. Собственно, кризис советской системы рубежа 1980–1990-х гг. представлял собой, по нашему мнению, именно такой отложенный кризис. Он стал результатом неспособности советской элиты адаптироваться к новым реалиям, сформировавшимся в ходе кризиса 1970-х гг. Тем самым кризис советской системы не был частью структурного кризиса развитых стран, но, несомненно, его следствием.

Можно выделить ряд особенности текущей ситуации в развитии глобального кризиса, которые были характерны для минувшего года и которые будут иметь значение и в 2016 г.

Cтадиальность и географическая асинхронность глобального кризиса. Хотя кризис затронул практически все развитые и ведущие развивающиеся экономики, его протекание не синхронизировано по странам и регионам мира. Первоначально казалось, что кризис может охватить большинство ведущих стран мира, что подтолкнуло в 2008 г. к формированию институтов глобальной экономической координации – прежде всего созданию «большой двадцатки» и расширению мандата Совета по финансовой стабильности (FSB).

Затем возникла гипотеза о расхождении (decoupling), т. е. об обретении ведущими развивающимися странами известной независимости от динамики развитых стран, что породило надежду на то, что развивающиеся экономики станут локомотивами для вытаскивания мира из кризиса. Особые надежды возлагались здесь на страны БРИКС. Вскоре эти надежды сошли на нет. Кризис стал набирать обороты в Бразилии и России, затем и в других крупных развивающихся странах. А в 2015 г. стало ясно, что и Китай не является страной, неуязвимой для кризиса, – впервые за 35 лет его темпы роста оказались ниже 7%. И хотя на фоне большинства других стран Китай демонстрирует высокие темпы и эти темпы вносят гораздо более существенный вклад в глобальный ВВП, чем в начале 1980-х, замедление его роста будет иметь глобальные последствия. К этому надо добавить беспрецедентные колебания китайского фондового рынка, сокращение международных резервов на $513 млрд, а также агрессивное (по китайским масштабам) изменение валютного курса юаня. Падает экономика Бразилии. И только Индия смогла удержать рост порядка 7,3% ВВП.

Начался выход развитых экономик из кризиса. Прежде всего это касается США, макроэкономические условия в которых (темп роста и низкая безработица) позволили ФРС впервые за девять лет поднять процентные ставки. Осторожность действия ФРС при решении этого вопроса была связана с внутренней ситуацией (динамикой ВВП и безработицы), а не оценкой влияния этого фактора на другие страны, что вполне укладывается в известный тезис, высказанный министром финансов США Джоном Коннелли в 1971 г. при демонтаже Бреттон-Вудской системы: «Доллар – это наша валюта и ваша проблема». Поворот в денежной политике США закрепляет тенденцию «бегства в качество» (отток капитала с развивающихся рынков) и, по-видимому, открывает достаточно длительный период дорогого доллара.

Постепенно ситуация улучшается в ЕС. Евро устоял, причем на условиях и в парадигме традиционной макроэкономики (подход Германии), основанной на фискальной сдержанности (austerity), а не на экзотике безудержного бюджетного стимулирования, на чем настаивало левое греческое правительство и правительства некоторых других стран Южной Европы. Вместе с тем ЕЦБ продолжает политику мощного денежного стимулирования, причем теперь эта политика оказывается противоположной курсу, взятому в 2015 г. ФРС. Соответственно, евро будет ослабевать по отношению к доллару, что может стать дополнительным фактором стимулирования европейской экономики (если удастся избежать инфляционной ловушки).

Важным, хотя и менее заметным событием, стал успех Ирландии, продемонстрировавшей за три квартала 2015 г. экономический рост почти в 7%, что стало лучшим показателем для стран еврозоны. Это тем более важно, что в 2008–2009 гг. Ирландия столкнулась с очень жестким кризисом, поставившим ее на грань экономической катастрофы. Ее опыт прошедших семи лет свидетельствует, что ответственная политика позволяет решать тяжелые проблемы даже в условиях валютного союза и отсутствия у национального правительства инструментов денежной политики.

Таким образом, результатом 2015 г. стало фактическое спасение евро, что продемонстрировало устойчивость валютных союзов в современном мире и в известном смысле обеспечило посткризисный мир как минимум второй резервной валютой. Вместе с тем было бы ошибкой переоценивать тенденции оздоровления в зоне евро. Предстоит еще создать ряд необходимых для ее устойчивого функционирования институтов, включая банковское регулирование и координацию бюджетных систем. Существенное влияние может оказывать и подготовка к референдуму в Великобритании о ее нахождении в ЕС. И по экономическим, и по политическим причинам нельзя считать европейский кризис полностью преодоленным.

Остается открытым вопрос о среднесрочных перспективах беспрецедентного денежного экспансионизма последних лет. При том что основной угрозой развитых стран до сих пор остается дефляция, риски разворачивания инфляционных процессов не должны полностью игнорироваться.

Поиск и формирование новых моделей экономического роста. Это теперь ключевая задача всех ведущих стран мира. Речь должна идти именно о новых моделях, а не об одной универсальной модели. Даже при некотором сближении развитых и ведущих развивающихся стран на протяжении предкризисного (или, точнее, межкризисного) 25-летия проблемы, стоящие перед ними, существенно различаются. Особенностью этого структурного кризиса (в отличие от 1930-х и 1970-х гг.) является разнонаправленность макроэкономических и институциональных реформ, проведение которых необходимо для выхода на траекторию устойчивого роста. Для одних стран речь должна идти о большей ориентации экономики на внутренний спрос (это касается таких столь различных стран, как Германия и Китай). Для других – об усилении роли внешнего спроса и его диверсификации (это касается и России). Для одних стран достижение целевого показателя по инфляции требует обеспечения роста цен, а для других критическим является подавление инфляции. Но во всех случаях речь должна идти о мерах, обеспечивающих повышение потенциала экономического роста в условиях новой технологической базы. И практически во всех искомых моделях роста одним из ключевых приоритетов является развитие человеческого капитала.

Перспективы глобализации. Минувший год продемонстрировал явное усиление политических сил, выступающих с защитой национальных ценностей и идентичности в противовес универсализму и глобализации. Важным выступает здесь вопрос: что станет политическим мейнстримом? Не может ли маргинальный за последние десятилетия тренд национализма оказаться теперь главным на следующие четверть века?

В экономическом отношении глобализация является одним из ключевых явлений и, видимо, останется таковым. Однако тенденция к корректировке модели глобализации становится все более очевидной. По-видимому, расширение многосторонней (всеобщей) интеграционной повестки в мире будет переживать долгосрочный застой: ВТО сможет обеспечивать лишь определенный уровень либерализации мировой торговли и будет задавать границы допустимого протекционизма, за которые мировая экономика не будет выходить. В основном же архитектура торгово-экономических отношений будет определяться региональными и мегарегиональными блоками, такими как Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство, Транстихоокеанское партнерство (ТТП), Экономический пояс Шелкового пути (ЭПШП), ЕАЭС и другие варианты соглашений о свободной торговле.

В 2015 г. новый импульс получило движение по формированию ЭПШП, углублялись экономические и политические связи в рамках ШОС и БРИКС. В октябре завершились переговоры по формированию ТТП между США, Японией, Канадой, Мексикой, Австралией, Новой Зеландией, Сингапуром, Брунеем, Чили, Перу, Малайзией и Вьетнамом.

В этом же контексте следует рассматривать и расширение ЕАЭС. Произошедшая примерно пять лет назад активизация процессов по постсоветской интеграции и движение к единому экономическому пространству явилось исключительно своевременным. Даже признавая наличие у российской элиты ностальгии по СССР, ЕАЭС отвечает не на вопросы прошлого, а на вызовы будущего, отражая новый тренд на «регионализацию глобализации».

Падение цен на сырьевые товары и особенно на продукцию топливно-энергетического сектора. Цена на нефть в среднегодовом исчислении снизилась по сравнению с 2014 г. вдвое. Падение такого масштаба за один год почти не имеет прецедентов в новейшей истории. За последние 50 лет такое происходило только в 1986 и в 2009 гг. В первом случае это было предвестником начала длинного периода низких цен на нефть, хотя в краткосрочном периоде цены на нефть несколько возросли. Не исключено, что ситуация 2008–2009 гг. также свидетельствовала о будущем изменении тренда, что стало более явным уже в 2014–2015 гг. Впрочем, однозначные выводы делать невозможно: история цикла нефтяных цен является очень короткой, и на основании двух волн нельзя строить ответственные прогнозы.

Мы не знаем пока, является ли колебание нефтяной конъюнктуры в принципе волнообразным. Ведь потребность в нефти как в товаре формируется под воздействием технологического прогресса, и совершенно не очевидно, что нефть как топливо всегда будет востребована на фазе экономического подъема. Вполне возможно, что «нефтяной суперцикл», о котором стали писать в последние годы, является феноменом лишь определенной фазы технологического прогресса второй половины ХХ – начала XXI в. (зрелого индустриального общества и его перерастания в постиндустриальное). Именно эта востребованность нефти сделала ее цену показателем не только экономического, но и политического благополучия многих стран – как ее производителей, так и потребителей, когда от динамики цен на нефть зависела судьба политических режимов и даже общественной системы. Со сменой технологической модели не исключено возвращение нефти к роли обычного биржевого товара, нужного для энергетики и химии, но более не имеющего того политического значения, какое мы привыкли придавать нефти на протяжении последних 40 лет.

Низкие цены на сырье могут стать результатом мощных технологических сдвигов, которые снижают потребности (удельный вес) в металлах и топливе для производства современных изделий. Спрос на новые продукты (новые металлы, новые виды топлива) возникает под воздействием новых технологий. Если это предположение окажется справедливым, то очередного циклического подъема цен на традиционные сырьевые товары может и не произойти.

Все это пока только предположения. Практический же вывод состоит в следующем: экономическая политика не может основываться ни на ожидании восстановления высоких цен на нефть, ни на предположении об их стабильно низком уровне. Единственное, что мы можем предположить, – это то, что цены на нефть колеблются, причем с очень различной амплитудой, зависящей от взаимодействия множества труднопрогнозируемых параметров. И чем меньше экономика страны зависит от конъюнктурных колебаний, тем лучше для устойчивого экономического роста в долгосрочной перспективе. Наиболее очевидный пример такого рода политики – Норвегия, в которой нефтяная рента концентрируется в суверенном фонде. Противоположный пример дает Венесуэла, которая активно расходовала доходы от нефтяной ренты и падение ВВП которой в 2015 г. составляет 10%. Итоги 2015 г. наглядно свидетельствуют, что динамика цен на сырьевые товары не является доминирующим фактором роста даже в странах со значительной долей сырьевых отраслей – гораздо более важную роль играет качество институтов.

Низкие цены на сырьевые товары будут способствовать углублению дивергенции ведущих стран, как развитых, так и развивающихся. Для импортеров сырья это станет фактором экономического роста, для экспортеров – источником кризиса, на который надо будет отвечать структурными реформами, многие из них будут болезненны в социальном и политическом отношении. Откладывание реформ вполне вероятно, но цена более позднего их начала может оказаться очень высокой для политической и экономической стабильности, что наглядно показал опыт СССР.

Перспективы социальной структуры развитых стран и проблема неравенства выходят на передний план в экономической и политической дискуссиях. Исследования показывают наличие социальных подвижек, ведущих к поляризации общества и вымыванию среднего класса. Если в ведущих развивающихся странах происходит формирование мощного среднего слоя, то в развитых странах обращают внимание на его размывание и увеличение доли более богатых слоев, с одной стороны, и более бедных – с другой. В значительной мере это связано с глубоким изменением технологической структуры, с поляризацией профессий на более передовые и финансово привлекательные (финансы, ИКТ, биотехнологии) и традиционные, доходы которых оказываются замороженными.

Эти вопросы важны не только с точки зрения формирования современной модели экономического роста, но и выяснения более общих перспектив сохранения общественно-экономической системы, называемой в настоящее время капиталистической. Вымывание среднего класса рассматривается некоторыми ведущими современными социологами как отложенная реализация прогноза Карла Маркса о вымывании работников из трудового процесса, лежащего в основе его вывода об обреченности системы общественных отношений, основанной на товарном производстве.

Существенное нарастание международной напряженности, и особенно возрастание роли военных действий в разрешении конфликтов, – явный тренд последнего времени. В некотором смысле это политическое продолжение глобального кризиса. Хотя пока трудно в полной мере оценить реальные перспективы вооруженных столкновений как неотъемлемого фактора социально-экономической и политической жизни.

Подводя итоги, следует сделать два вывода о развитии глобальной ситуации.

С чисто экономической точки зрения развитие ситуации в мире выглядит обнадеживающим. Глобальный кризис подходит к завершению, темпы роста мировые и большинства ведущих регионов мира восстанавливаются. Восстановление происходит достаточно медленно и неравномерно по странам и регионам. Если не произойдет серьезных потрясений в Китае, то будет происходить постепенный возврат к обычной, некризисной, экономико-политической повестке. Проблемы отдельных стран (например, России, Бразилии или Венесуэлы), в которых будут разворачиваться процессы опаздывающей структурной модернизации, не станут фактором, препятствующим выходу мира из структурного кризиса.

Однако на эти вполне мирные перспективы наслаивается дестабилизирующий военно-политический фактор. Правительства ведущих стран все активнее стали прибегать к силовым (военным) методам решения стоящих перед ними задач. Это, в свою очередь, резко повышает риски, причем не только экономические. Иными словами, риски неконтролируемого развития события возрастают. А это еще более усиливает роль внеэкономических факторов в реализации и эффективности экономической политики. Ведь экономическая политика на практике не имеет преимущества перед решением военных, а иногда и внешнеполитических задач.

Полностью статья будет опубликована в журнале "Вопросы экономики"

Автор – ректор РАНХиГС