Социальный либерализм эпохи упадка
Философ Александр Рубцов о сужении круга тех, для кого государство остается либеральным и социальным
В несколько упрощенном виде принято противопоставлять либеральный курс идеям социального государства. В первом случае вмешательство власти в дела граждан сводится к минимуму, но и сокращаются социальные гарантии. В другом варианте государство расширяет зону социальной ответственности, одновременно наращивая свое регулятивное присутствие во всем, от бизнеса и производств до науки и культуры.
С точки зрения конечного эффекта результат выбора между «продуктивной жестокостью» либерализма и «связывающей заботой» сильной социальной политики далеко не очевиден. При энергичной экономике и работающих механизмах компенсаторной (негосударственной) ответственности все, что нуждается в социальной поддержке, будь то институты или незащищенные слои, часто оказывается в более выгодном положении, чем в условиях централизованного перераспределения урезанного общенационального дохода. Скорее там остается проблема дифференциации и расслоения – «социальной справедливости». Но, например, университеты или богадельни, ученые или другие неимущие под крылом частной благотворительности могут быть в разы богаче тех, что обеспечены строкой в бюджете.
Это, естественно, чистые типы, в реальности дело сводится к тенденциям и градациям, что, однако, не снимает интригующего вопроса о возможности (или невозможности) гибридов. От очень социального государства трудно ждать административного либерализма и политики невмешательства (прежде чем делить, надо отбирать); «государство благоденствия» и «полицейское государство» обычно ищут друг друга, если не отождествляются. Но вот государство, которое везде присутствует и во все вмешивается, ни за что толком не отвечая, представляется без труда, далеко ходить не надо.
В этом плане постсоветская история весьма разнообразна. В начале 90-х государство было нищим и слабым (особенно после ухода КПСС с руинами идеологии и дисциплинарными техниками типа «Партбилет на стол!»). Тогда оно минимизировалось по необходимости – как в регулятивном, так и в социальном плане. Затем, по мере наполнения бюджета, претензии государства на участие и регулирование росли, но был и ощутимый рост социального «отката»: общество скопом сдало власти «проект Россия» в обмен на долю в ренте, не понимая ее соотношения с целым.
В начале 2000-х наметилось редкое явление – идеи дерегулирования (административная реформа, техрегулирование и проч.) на фоне роста общих доходов и увеличения перераспределяемой социальной доли. Следующий всплеск подобных идей случился накануне первой рокировки, когда писались разнообразные стратегии «смены вектора». На этот раз самоограничение государства связывалось уже не просто с остаточным либерализмом 1990-х, но с задачей превентивной смены модели, с упреждением кризиса, если не обрушения сырьевой экономики (дискутировался лишь запас времени). Снижение административных барьеров – первое, что необходимо для того, чтобы хоть как-то выбраться из институционального проклятия и начать реанимировать производство.
Проект захлебнулся. Сначала не хватило политической воли и готовности всерьез сделать ставку на союз с гражданской инициативой против бюрократии; потом война за государство и вовсе закончилась покупкой тех, от кого зависели судьбы реформ. Это позволило заморозить мозги не слишком компетентному руководству, оказавшемуся внушаемым и импульсивным. Поток шальных нефтегазовых денег автоматически располагал к разрастанию всевозможных аппаратов, к вмешательству государства в дела контроля и собственности. Зависимое большинство это тоже устраивало, поскольку неизбалованную публику объедки впечатляли – как экономические, так и политические.
Кризис сырьевой, рентной модели, о котором так много говорили опасливые эксперты, разразился раньше ожидаемого, однако до сих пор остались упования, что все обойдется. Нет понимания логики рисков с неприемлемым ущербом – как для страны, так и для самой правящей корпорации. Санкции и сланцы, Китай и Иран – все это лишь приближает и усугубляет системный кризис модели. Но от недавних заявлений про «смену вектора» остался лишь стеснительный лепет про импортозамещение кое-чего.
На фоне кризиса в стране зарождается особый гибрид, нежизнеспособный, но опасный. Власть входит в режим жесткой экономии на всем, на чем нельзя «заработать», технично осваивая бюджет. Сокращаются социальные обязательства (хотя делается это дозированно и под риторику неукоснительного выполнения всего когда-то обещанного). Но сжатие гарантий не сопровождается самоограничением государства, сокращением его вмешательства в дела общества и граждан. Наоборот, перспектива сужения кормовой базы подталкивает заинтересованные инстанции в промышленных масштабах запускать проекты кормления на том, что осталось. Отсюда разбрасывание денег на необязательные затеи при ужесточающейся экономии на незащищенных институтах и категориях населения. Все бурно благоустраивается и украшается дорогими массовыми развлечениями, а в это время экономия на здравоохранении в самом прямом смысле слова убивает целые категории несостоятельных больных. Государство перестает быть социальным для граждан, но становится все более социальным для встроенных в систему и прикормленных; в каждом новом шикарном жесте просматривается вполне адресный бизнес-план. Редкое сочетание жестокой экономии с феерической щедростью.
По уму и совести кризис должен бы подвигнуть на прямо противоположное: на усиление поддержки незащищенных и экономию на необязательных госрасходах при снижении административного балласта в целях реанимации остатков производства. Но чума только подступает, а пир даже еще не в самом разгаре. Чем хуже с экономикой, тем больше государство «гуляет».
По стратегии «выживания» можно судить о планах власти на будущее, связанное с этой территорией: либо набег гастролера, либо роль «стационарного бандита», всё же ответственного за ряд публичных функций. Но тогда государству придется меньше делить, но больше делиться, сокращать свое «тело» и аппетиты, не так помогать себе и меньше мешать другим. И вспомнить еще раз о «смене модели», пусть на словах.
Хотя лихой политический постмодернизм опять может сработать чисто виртуальной постановкой, на эмоциях. Хорошая была бы идея: радостно и богато дотянуть до исчерпания резервов, до конца поддерживая иллюзию процветания, потом выпустить Медведева расхлебывать дефолт – а там тихо подсказать растерянному населению идею вновь призвать президента на царство, раз без него всё так валится. Пора перечитывать «Бориса Годунова».
Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов