Зима близко

Как будет выживать наша политическая система в условиях сокращения ресурсной базы? Если экономическая модель за прошедшие 15 лет становилась, насколько это возможно, все более примитивной – качаем углеводород, продаем, на полученный доход расширяем государственный аппарат, – то политический режим, напротив, достиг в своем развитии некоторой даже изысканности. Он имитировал демократические институты и тоталитарную риторику, без объяснений менял пропагандистские модели, в отношении потенциальных оппонентов сочетал точечные репрессии и точечную же кооптацию, заменял политическую конкуренцию соревнованием бюрократических кланов, а конституционную систему сдержек и противовесов – организацией административной биржи, где торгуют ресурсами, полномочиями, угрозами и обещаниями. Тем не менее экономическим фундаментом этого барочного палаццо все равно является покупка лояльности за деньги: как правящий класс, так и граждане наделяются своей долей распределенных доходов, а взамен от первых ожидается участие, от вторых – пассивность.

Живучесть гибридных режимов, их способность противостоять внешним и внутренним шокам – тема, наукой достаточно изученная. Свежее исследование группы авторов под руководством классика современной политологии Барбары Геддес Autocratic Breakdown and Regime Transitions: A New Data Set оперирует данными о трансформации 280 автократических режимов с 1946 по 2010 г. Эмпирический материал настолько обширен, что любые обобщения будут некоторым огрублением, но выводы можно извлечь следующие: чем выше уровень концентрации власти в одних руках, тем выше уровень насилия при смене режима, а для мягкой режимной трансформации выгодно распределять власть (и, следовательно, ответственность) между политическими институтами, например партиями и парламентом.

Надо понимать, что политический режим представляет собой систему, не сводимую к сумме индивидуумов, занимающих руководящие должности. Если спросить того или иного начальника времен режимной турбулентности, как надо переживать трудные времена, он ответит не «потихоньку демократизироваться – так целее будем», а в лучшем случае «надо замереть и переждать», в худшем же приведет примеры предшественников, сгинувших оттого, что они «дали слабину» и «не додавили контру». Он-то, разумеется, будет умнее и всех додавит, гайки докрутит и поляну заасфальтирует.

Беда в том, что именно в тот момент, когда хочется закрутить все гайки, их уже не так много осталось и крутить их особенно нечем. На пути выживания, которое является для неидеологизированного режима единственным смыслом и целью существования, ему придется преодолеть ряд противоречий. Напомним, что речь идет не о проблемах, стоящих перед обществом, экономикой или гражданами, а о тех задачах, которые должен решить политический режим ради самосохранения. Итак, четыре дилеммы режима на ближайший период:

1) бюрократическая – необходимость сохранить лояльность ближнего круга при сокращении расходов на него же. Властвующие кланы и акторы – основная и, со снижением общего уровня жизни граждан, в возрастающей степени единственная опора режима. При этом кормить их так, как они привыкли за последние 15 лет, режим больше не в состоянии. Именно они, а не граждане острее всего чувствуют ущерб от внешнеполитической изоляции. Как отвлечь высшую бюрократию – экономическую, силовую, пропагандистскую – от мысли обменять, скажем, голову своего начальника на снятие железного кольца санкций с собственной шеи? Выходом тут может стать усиление внутренней конкуренции, которое и так наступает вследствие истощения ресурсов. Иными словами, кланам будет предложено заняться борьбой за усыхающий пирог бюджетных доходов и административных привилегий. Временно выиграет тут тот, кто в отличие от бывшего главы РЖД уловит моду на новую российскую austerity: денег просить надо меньше, социально значимых услуг (типа ходящих электричек или не так стремительно дорожающего бензина) пытаться предоставлять больше и делать вид, что все это временно. Ведомственные и бюрократические кланы будут все громче заявлять о себе в публичном пространстве, внутриэлитные конфликты будут выноситься на публику. Малопривлекательную морковку будет оттенять все более реальный кнут: излюбленным методом бюрократической конкуренции в России является уголовное преследование или угроза его;

2) силовая – необходимость обеспечения собственной безопасности при снижении расходов на силовой аппарат и падении политической популярности. Как сократить штат МВД (сокращение на 100 000 планируется только в этом году) и при этом не остаться без охраны, когда благодарные граждане придут рассказать, что они думают о твоей экономической политике? Как продолжать пугать соседей собственной военной угрозой и при этом не надорваться под бременем военных расходов? Выходом тут может быть не отстройка репрессивного аппарата (на это нет ресурсов ни финансовых, ни человеческих), а проведение точечных репрессий, направленных на публично-политическую, гражданскую и гуманитарную сферу. Это те области, где у государства есть власть и возможности и где низка вероятность встретить организованное сопротивление. Поскольку объекты репрессий сами относятся к «говорящему классу» и являются объектами общественного внимания внутри страны и за ее пределами, такие акции при небольших затратах вызывают огромный резонанс и служат цели режима – минимальной ценой произвести парализующее впечатление «тоталитарности». Как показывает пример процесса Сенцова, «демосталинизм» позволяет, осудив одного обвиняемого под телекамерами, добиться почти того же терроризирующего эффекта, как от целого «дела Промпартии», по которому прошли тысячи человек;

3) внешнеполитическая – необходимость поддержания внешних контактов при невозможности прекратить антизападную риторику. Из всего арсенала пропаганды, в произвольном порядке сброшенной на головы населению за последние 1,5 года, наибольшим успехом среди потребителей и исполнителей пользовалась именно антизападная, еще точнее – антиамериканская. Для нынешнего поколения взрослых россиян она звучит чем-то привычным и уютным из детства, работникам СМИ дает возможность пользоваться неисчерпаемыми запасами лексики, риторических приемов и кадров, сохранившихся с 70-х. С психологической точки зрения она эксплуатирует общечеловеческий страх перед Чужим, но без опасных последствий, которые могло бы иметь раскручивание, например, антимигрантской темы. При этом реальные политические шаги могут делаться в совершенно противоположном направлении: усиление изоляционистской риторики отлично сочетается с закулисными переговорами и негласными уступками;

4) социальная – необходимость извлекать дополнительные доходы из граждан при невозможности обеспечить им прежний уровень потребления и безопасности. Рост цен на продукты питания в России за январь – июль 2015 г. составил 10,6% (по данным Росстата), причем продуктовая инфляция опережает общий ее уровень. Инфляция и рост цен все 20 лет проведения соцопросов в России занимают первые места в списке проблем, которые людей волнуют. Одновременно растет – и будет расти дальше – число попыток собрать выпадающие бюджетные доходы, особенно местные, за счет торговых сборов, налогов на недвижимость, сборов за капремонт, налогообложения аренды и иными методами, затрагивающими интересы людей непосредственно (в отличие от НДФЛ или социальных сборов, которые платит работодатель невидимо для работника). Эта проблема для власти стоит на последнем месте, поскольку, несмотря на разговоры об оранжевых революциях и необходимости предотвращения их за бюджетный счет, массовых волнений она не очень боится, реалистично оценивая пассивность «телевизионного большинства». Гражданам, занятым поисками дешевой еды, будет не до протестов, методика подавления точечных возмущений типа бунтов в моногородах достаточно хорошо отработана, а остальными займется телепропаганда, объясняющая подорожание стирального порошка личными кознями Обамы.

Во всех описанных методах борьбы с реальностью есть нечто общее: каждый раз это продажа внешнему миру, собственной бюрократии или гражданам «минус-услуги» – неначало войны, невзятие Мариуполя, непоявление бандеровцев в Крыму и американских морских пехотинцев на Красной площади, незаведение уголовного дела, невозвращение 90-х. Насколько реальна была перспектива прихода того или иного апокалипсиса, становится неважным на фоне известного психологического эффекта «а мог бы и бритвой по глазам».

Следующую фазу применения того же метода мы увидим не в ближайшем, но в чуть более отдаленном будущем. Ее, по известной притче, можно обозначить как «увод козы» или даже «обещание увода козы». За последние несколько лет политической системой был накоплен значительный отрицательный политический капитал, ценность которого не стоит преуменьшать. Избыточные административные полномочия, вредные и трудноисполнимые законы, безумные «самосанкции», враждебные шаги на международной арене и даже политические заключенные – все это активы, которыми можно торговать как с внутренними аудиториями, так и с внешними контрагентами. В одной только законотворческой сфере действующий созыв Государственной думы понапринимал такого, что простой отменой этого правового массива можно облагодетельствовать граждан России и улучшить свою международную репутацию без всяких дополнительных расходов. Кажется, что воспользоваться этим запасом сможет только новая власть, не несущая моральную ответственность за принудительный ввод козы в хату. Однако полагающие так недооценивают идеологическую гибкость гибридного режима и ту перверсивную «свободу слова», которой одарила нас информационная эпоха.

Автор – политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС