Политическая апокалиптика
Философ Александр Рубцов о смеси неумеренного торжества и плохих предчувствий в нынешнем российском порядке
В рядовых ситуациях люди озабочены качеством и проблемами повседневности. Укорененность «на этом свете» – нормальное состояние для социума, который живет, а не выживает. Но бывают героические исключения, когда обстоятельства ставят во главу угла вопросы жизни и смерти – быть или не быть? Здесь субъекты разного масштаба воспаряют над рутиной, концентрируясь на выживании любой ценой и гарантиях «жизни после смерти», политической или физической. Такая загробная озабоченность может тяготить как индивидов, так и политические режимы, группировки во власти и целые социальные слои. Когда политики, дабы не уходить в одиночестве, начинают активно распространять на всех собственные комплексы, инфернальные предчувствия и страхи, в борьбу на грани жизни и смерти втягиваются целые страны.
Поведение отрешенных субъектов подчиняется собственной логике и часто кажется абсурдным в бытовой картине мира. Люди не живут, а «приуготовляются». Рутина меркнет перед вызовами «с того света», и тогда интересами обычной жизни жертвуют ради продления мучений. Все мы не вечны, но для одних это исчезающая банальность, тогда как в критические дни целые режимы могут только об этом и думать. Что многое меняет в объяснениях и оценках, например, когда обычное подмораживание в политике превращается в нечто из области криогенной медицины.
С этой точки зрения нынешний порядок в России, при всей его видимой непоколебимости, иногда выглядит именно таким не вполне адекватным, «не от мира сего» персонажем, зацикленным на выживании заодно с трансформацией, готовящей не самый болезненный уход. С одной стороны, показная уверенность в своих немереных жизненных силах, а с другой – предчувствие плохого, заглушаемое ликованием по любым поводам, в основном искусственным. Анонсы байк-шоу в Севастополе с полетами и нескончаемым салютом в полнеба – концентрированный образ и сама эстетика этого мирочувствия.
Возбужденная, нервическая приподнятость бывает дурным признаком. Параллели хромают, но в начале прошлого века в России тоже было сгущение всего болезненно радостного и парадно восторженного. Теперь же налажено конвейерное производство больших и малых торжеств, учащенное празднование всего и вся с переживанием хронической победы. В этом календаре красных дней скоро станет больше, чем обычных. И даже постоянная трансляция развлечений начальства на отдыхе призвана внушить, что верхам неведомы страхи, а значит, и низам ничего не грозит.
Однако навязчивая демонстрация жизнелюбия сопровождается у нас превентивной заготовкой как отдельно стоящих «монументов себе», так и целой сети мемориальных знаков. В доме шумное празднество с шампанским и музыкой, а на лестничной площадке – крышка, а то и готовый памятник... На этом фоне даже извлеченный из полузабвения равноапостольный князь многими воспринимается неловкой прижизненной заготовкой.
Редкий парадокс: с одной стороны, небывалая и по-своему ненасильственная консолидация режима, а с другой – кипучая деятельность по сплочению внутреннего лагеря и выстраиванию все новых линий эшелонированной обороны от якобы ликвидированной внутренней угрозы. «Пятая колонна» отжата, обескровлена и деморализована – а ее обкладывают и гнобят так, будто ей завтра в поход брать Кремль. В регионах и вовсе затыкают малейшие щели без какой-либо оглядки на закон, право и репутацию.
Сплоченность общества приобретает странные черты. В политический монолит загоняют все новые скрепы – даже там, где нет и намека на трещину. Устойчивый колосс не пошатнуть никакими силами, а его обстраивают все новыми контрфорсами и аркбутанами; более того, вокруг этой глыбы суетится политическая пехота с целым лесом мелких подпорок. Социальный мир кажется вечным, однако нормы и силовое обеспечение ежедневно видоизменяются, будто вовсе не было этой победы власти в холодной гражданской войне. Все делается так, как если бы глубоко загнанный конфликт мог в любой момент перейти в открытую фазу «не на жизнь, а на смерть». Зачем именно сейчас, когда все хорошо как никогда, вводить презумпцию невиновности для силовиков, упрощать правила применения оружия, искать форматы закрытия интернета и проч.? Победа решительная и бесповоротная... поэтому объявляется тотальная мобилизация с учениями в натуре.
Складывается особая география и экономика обороны. «Осажденная крепость» возводится даже не в кольце внешних врагов, а внутри самой страны, как бесконечная фортификация, которую, казалось бы, уже некому штурмовать. Этот социальный мир запомнится прижизненным мародерством – распилом в небывалых масштабах, с запасом. В воздухе висит сакраментальное «не надышишься» – то ли от восторга, то ли известно перед чем. Что ни инициатива, то откровенный бизнес-план освоения ресурсов «в последний час». В этом смысле власти важнее реагировать даже не столько на настроения масс, сколько на этику вертикали.
Путч 1991 г. в этом плане если и дает аналогию, то скорее отвлекающую. Сейчас при любой глубине кризиса не будет таких явных знаков близкого ухода – пустых полок, национально окрашенного сепаратизма и той загробной скуки, которая свела в могилу КПСС заодно с СССР. Однако для возрождения говорухинского «так жить нельзя!» теперь не нужны обычные симптомы дефицита и голода – достаточно перебоев в культуре массового потребления гаджетов, девайсов и прочих порождений инновационного хайтека, ставшего почти наркотическим (ср. талоны на алкоголь и табак). Сейчас сбои в функционировании структур повседневности будут измеряться вовсе не от предельно низкой базы, как в конце 80-х. Плюс вынужденное сокращение расходов на силовые структуры и пропаганду при сжатии кормовой базы для опорных социальных групп, склонных скорее к внутривидовому самопоеданию, чем к ограничению аппетитов.
В бифуркационных ситуациях вообще нельзя предсказать, какие именно причинные связи сработают в «черном ящике», какие малые сигналы дадут непредсказуемо сильные эффекты на выходе. Если учитывать при этом еще и логику неприемлемого ущерба, поведение власти начинает казаться более осмысленным.
Однако тот же пример смены режима в ходе путча обращает внимание на качество политической конструкции в момент перехода, прежде всего на ее жесткость. Ужесточения могут казаться спасительными, но нельзя безмерно оттягивать конец – он не резиновый. И надо быть готовыми к тому, что избыточная жесткость схемы в критический момент может быть использована другими, в том числе против тех, кто ее создавал. В этом смысле политическая форма оказывается важнее наполняющего ее содержания, которое может оказаться неожиданным, причем для всех.
Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов