Наше тщеславие пока сильнее нищеты
Политолог Дмитрий Травин о защитной психологической реакции общества на модернизацию
Их тщеславие сильнее их нищеты». Я вряд ли решился бы охарактеризовать подобной фразой состояние умов значительной части российского общества, если бы не имел возможности взять ее в кавычки как цитату. То, что происходит в нашей стране после Крыма, лучше всего описано в романе «Гепард» сицилийского князя Джузеппе Томази ди Лампедуза. Роман был в свое время невероятно популярен, поскольку хорошо объяснял длительную стагнацию значительной части Италии, и в первую очередь Сицилии – «малой родины» автора. Сам Лукино Висконти сделал экранизацию книги, известную в российском прокате под названием «Леопард».
Вот что говорит главный герой романа о своих консервативно настроенных земляках: «Сицилийцы никогда не захотят исправиться по той простой причине, что уверены в своем совершенстве. Их тщеславие сильнее их нищеты. Любое вмешательство чужих, будь это чужие по происхождению или, если речь идет о сицилийцах, по независимому духу, воспринимается ими как посягательство на утопию о достигнутом совершенстве, способное отравить сладостное ожидание небытия <...> Сицилия спала и не хотела, чтоб ее будили. Зачем ей было слушать их, если она богата, мудра, честна, если все ею восхищаются и завидуют ей – одним словом, если она совершенна?»
Вместо слова «Сицилия» можно подставить «Россия» – и все будет верно. Можно подставить еще целый ряд стран и регионов (Испанию, Германию, Польшу, юг США и даже Англию), про которые не подумаешь сегодня ничего такого. Но и они в недавнем прошлом крепко спали, считая себя верхом совершенства. Лампедуза подметил не столько сицилийский феномен, сколько специфику любого традиционного общества, которое вдруг стали модернизировать. Люди, жившие по заветам отцов и дедов, внезапно сталкиваются с реформами, радикальными переменами и приходят в растерянность. Рушится традиционный уклад жизни, появляются нахальные нувориши, растет дифференциация между богатыми и бедными, взлетают вверх цены, исчезают привычные рабочие места.
В долгосрочной перспективе, на протяжении десятилетий, а то и столетий, модернизация делает общество богаче, образованнее, стабильнее. Но для тех, кто непосредственно сталкивается с изменениями, реформы представляют собой тяжелейшее испытание. Будут ли когда-нибудь у них позитивные результаты, простой человек не знает, а трудности испытывает здесь и сейчас. У той части общества, которой плохо удается вписаться в новую жизнь, формируется защитная реакция. Да, мы живем тяжело, но зато выполняем великую миссию. Да, мы самих себя спасти не способны, зато мир спасаем. Или строим для него светлое будущее. На худой конец, просто восстанавливаем историческую справедливость. И вообще, мы лучше, честнее, духовнее или культурнее всего остального человечества.
Немцы в эпоху модернизации считали свою великую Культуру существенно выше приземленной англо-французской Цивилизации. Аристократы американского Юга смотрели на янки как на плебеев. Французы в период катастрофических бедствий, принесенных революцией, вдруг решили, что должны нести прочим народам Свободу, Равенство, Братство. И даже англичане во времена своих религиозных катаклизмов (XVII в.) полагали, что у них (как у евреев Ветхого завета) есть особый договор с Господом.
Россия не исключение. Как только после отмены крепостного права у нас началась модернизация, сразу понадобилось совершить великую миссию – освободить славянские народы от векового турецкого рабства. Затем, после большевистской революции, мы решили строить светлое будущее для всего человечества. Советские люди долгое время полагали, что совершают нечто великое, ради чего можно терпеть нищету, и не слишком желали задумываться об иллюзорности такого величия. «Ах, обмануть меня нетрудно!.. / Я сам обманываться рад», – писал Александр Пушкин, не имея в виду, естественно, трудности эпохи модернизации, но четко выражая склонность человеческой психики облегчать свою жизнь иллюзиями.
Не удивительно, что по отношению к тем прагматично настроенным умам, которые пытаются иллюзии рассеять, общество настроено враждебно. Они чужие, как подметил Лампедуза, либо по происхождению, либо по независимому духу. Эти люди «творят страшное» – лишают общество его нынешнего психологически комфортного состояния. Кто же они, как не иностранные агенты, представители пятой колонны или попросту бандерлоги?
Сегодня невозможно восстановить мессианские иллюзии прошлого, однако желание подсластить пилюлю модернизации никуда не исчезло. Мир мы не спасем, но хоть историческую справедливость восстановим. Взяв Крым, российское общество обрело иллюзию величия. Получило оно ее сравнительно малой кровью. В нищету пока еще впадать не приходится. Снижается ВВП, растут цены, падают реальные доходы, но бедствия терпимы. И в целом выигрыш от «тщеславия», от представления, будто бы мы встали с колен, восстановили справедливость и вновь на равных соперничаем с самой богатой страной мира, пока перевешивает бремя экономических трудностей.
Борьбу тщеславия с нищетой сейчас в публицистике принято именовать войной телевизора с холодильником. Пока телевизор активно подпитывает тщеславие, медленное опустение холодильников не столь заметно. Однако со временем телезритель станет замечать, что все труднее становится удовлетворять привычку закусывать во время просмотра духоподъемных передач. Все дольше приходится шарить по опустевшим полкам, пропуская рассказы о нашем общем величии и о сакральности отдельных мест нашей родины.
В тот момент, когда духоподъемные речи приходится выслушивать с неприятным сосущим чувством под ложечкой, тщеславие перестает быть сильнее нищеты. В такой момент общество вновь обращается к модернизации. К трудному, неприятному и часто не вполне справедливому делу. Без которого, однако, невозможно стать по-настоящему великой державой.
Автор – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге