Дезинформируя, властвуй

Пожалейте бедного пропагандиста! Когда-то давно, в XX в., власть над душами и умами давалась авторитарным лидерам легко. Распоряжаться всеми отечественными СМИ вы могли из одного кабинета. Иностранные голоса могли глушить, а границы – держать на замке. Население не могло сравнить свою жизнь с жизнью людей в странах-соперниках. У вас была четкая партийная линия и видение социальной справедливости – как минимум теоретически привлекательное и достаточно прочное, чтобы отваживать граждан от соблазнов либеральной демократии и капитализма. Всякого, кто не соглашался, можно было заставить молчать, изолировать и подавить.

То был золотой век китайских «работников с мыслями» и советских «инженеров человеческих душ». До недавнего времени казалось, что те времена ушли навсегда. Вооруженные смартфонами и ноутбуками сегодняшние граждане сами становятся медиацентрами. Границы стали прозрачнее. Западные фильмы, автомобили и поисковые машины распространены повсеместно. Все режимы экспериментируют хотя бы с какой-то формой капитализма, что вроде бы должно означать, что у всех нас должно быть больше и больше общего.

Но перед нами разворачивается совсем другая история. «Неоавторитарные», «гибридные» или «нелиберально-демократические» – называйте как хотите – режимы в Венесуэле, Турции, Китае, Сирии, России не только не отказались от пропаганды, но нашли в ней новые пути. Многие используют технологии, изобретенные в демократическом мире. Зачем бороться с последствиями информационного века и глобализацией, если их можно использовать?

Методы работы новых пропагандистов непрямолинейны и сложны. Оценивая действия цензоров, работавших в первой половине 2011 г. в реальном времени с материалами 1382 китайских веб-сайтов, – проанализирована модерация более 11 млн постов, – исследователи из Гарварда пришли к выводу, что к критике политиков и конкретных политических мер пропагандисты относятся терпимо. Однако любые попытки организации коллективных протестов, включая те, что не имели в своей основе критику режима, пресекались мгновенно. Например, акция, к которой цензоры отнеслись очень жестко, была связана со страхами по поводу перемещения в сторону Китая зараженного воздуха и воды после аварии на ядерном реакторе в Японии.

Этот анализ позволяет заключить, что задача правительства не в том, чтобы остановить всю критику, но в том, чтобы подорвать потенциал самоорганизации, существующий в обществе. «Китайские граждане индивидуально свободны, но в коллективном смысле они в цепях», – заключают авторы гарвардского исследования. В действительности интернет оказался очень полезным инструментом контроля: людям он дает возможность выпустить пар, а правительству позволяет замерять подлинное состояние общественного мнения.

Выборы тоже могут служить инструментом авторитарного руководителя. Как рассказывает журналист из Венесуэлы Даниэль Ландсберг-Родригес, Уго Чавес проводил выборы так часто, что у оппозиции, в условиях отсутствия равного доступа к СМИ и сопоставимого финансирования, никогда не было шансов составить официальным кандидатам серьезную конкуренцию. Чавес получал около 40 часов медийного времени в неделю, включая его собственное шоу «Алло, президент», которое выходило на экраны каждое воскресенье. Президент щедро делился с аудиторией своими взглядами на все, что угодно, от бейсбола до Джорджа Буша, отвечал на звонки, рассказывал истории, увольнял министров, объявлял войны или просто начинал петь. Гостями шоу в разное время были Наоми Кэмпбелл, Дэнни Гловер и Шон Пенн, помогавшие своими громкими именами подпирать чавесовский бренд перманентной революции.

Между тем Чавес, как и его преемник Николас Мадуро, всегда стремился спрятать цензуру в перчатку «невидимой руки». Вместо того чтобы закрывать неугодные медиа, они просто добивались того, чтобы те не могли существовать. Вот как типичную последовательность действий описывает Ландсберг-Родригес: во-первых, цель регулирования состояла в том, чтобы сделать независимые СМИ неконкурентоспособными. Телекомпании бесконечно наказывали штрафами за клевету или «неприличные» материалы, газетам отказывали в благоприятном для бизнеса обменном курсе для покупки бумаги. Во-вторых, как только бизнес начинал терять деньги, появлялась никому не известная фирма, часто с анонимными собственниками, которая предлагала купить издание. В-третьих, несмотря на изначальные гарантии сохранения редакционной независимости, новый менеджмент вскоре начинал увольнять журналистов и менять фокус так, что содержательно издание становилось неотличимым от большинства СМИ, лояльных правящей партии.

Похожую формулу применяли и в Турции, где Реджеп Эрдоган тоже сумел интегрировать кумовской капитализм в процесс «медиаменеджмента». Как сообщает Бериван Оруджоглу, компании, медиабизнесы которых положительно освещают правительство, выигрывают госконтракты и в других секторах экономики. А те, СМИ которых позволяют себе критиковать государство, теряют контракты и становятся мишенями для налоговых проверок.

Противостоять пропаганде нового типа трудно. В ХХ в. демократия и капитализм сами по себе представляли собой хороший ответ советскому тоталитаризму: «Мерседесы», банки, рок-н-ролл и парламент были более привлекательными образами, чем «Лады», пятилетки, Хор Советской Армии и Политбюро. Но современные неоавторитарные режимы предлагают обществам новый договор: забирайте все радости западной жизни – все немецкие машины, реалити-шоу, Наоми Кэмбеллы и голубые фишки – сколько хотите, но только не требуйте политических свобод и даже презирайте Запад.

Особенно сюрреалистический пример: «Ночные волки» – российская версия «Ангелов ада» (американская ассоциация байкеров, часто использующих мотоциклы Harley-Davidson и рассматриваемых минюстом США как организованная преступная группа. – «Ведомости»). «Ночные волки», с одной стороны, привлекают западной «крутизной», разъезжая на «Харлеях» и организуя концерты с немецкой тяжелой музыкой, а с другой – поклоняются Сталину и Путину и открыто призывают к возрождению Российской империи. Похожим образом, как пишет Гэри Ронсли, китайские пропагандисты – возможно, менее ярко, но не менее всеохватно – «проецируют намеренно противоречивые образы». Сегодняшняя «коммунистическая» партия Китая защищает и культурную революцию, и Конфуция; воспитывает любовь и к Шанхайской фондовой бирже, и к революционным песням времен Мао.

Простая индоктринация – явно не единственная цель всего этого. В исследовании 2014 г. Хайфен Хуан из Калифорнийского университета проанализировал политические взгляды студентов «одного из ведущих университетов КНР» (вуз не называется ради безопасности участников опроса). Изучая 1250 ответов на свои вопросы, Хуан пришел к выводу, что студенты, которые посещают курсы пропаганды, могут не считать государство «хорошим», но уверены в том, что оно «сильно». Исследователь называет такую форму пропаганды «сигнализированием», а не «индоктринацией»: ее задача – устрашать, а не убеждать.

Нечто похожее происходит в Сирии. В классическом исследовании «Двусмысленность господства: политика, риторика и символы в современной Сирии» (Ambiguities of Domination, 1999) Лиса Ведин стремилась понять, почему сирийцы, жившие при Хафезе аль-Асаде в 1990-е гг., повторяли откровенно абсурдные лозунги режима – например, о том, что Асад был «великим фармацевтом» страны. Фиктивность этих утверждений, впрочем, как раз и была целью. «Сила режима состоит в том, чтобы навязать национальные фикции и заставить людей говорить и делать то, что они в другой ситуации не стали бы. Такое послушание делает граждан соучастниками, вводит их в самонавязанные отношения господства и подчинения».

По данным Абигейл Филдинг-Смит, преемник старшего Асада, Башар аль-Асад, стремится восстановить эту модель соучастия. Революция против Башара началась в феврале 2011 г., когда тинейджеры расписали лозунгами, связанными с «арабской весной», стену в городе Дераа. Реакция службы безопасности – арест и пытки тинейджеров – казалась экстремальной. Но она следует логике режима, который требует демонстрации лояльности, пусть и абсурдной. Любое нарушение этого кодекса воспринимается режимом как подрывная деятельность.

Сегодня официальное сирийское телевидение продолжает показывать невероятно позитивные сюжеты о развитии страны, несмотря на то что все знают о катастрофической гражданской войне либо от друзей и родственников, либо с помощью бесчисленных альтернативных источников информации, спутниковых каналов или интернет-медиа. Но режим это не беспокоит. В сентябре 2011 г. сирийское телевидение, стремясь опровергнуть сюжеты «Аль-Джазиры» о протестах в сирийских городах, сообщило, что власти Катара построили декорации, похожие на главные площади Дамаска и других городов, организовали там театральные «протесты», которые снимались на камеры французскими, американскими и израильскими режиссерами. Цель, как объясняет сирийский журналист, не в том, чтобы убедить всех в истинности этой странной истории, а в том, чтобы запутать, затруднить различение между истинным и ложным.

Асад не одинок в этом. Многие из неоавторитарных правителей осознали, что в XXI в. тебе больше не нужно полностью цензурировать информацию все время. Это и невозможно. Но вполне возможно создать достаточно дезинформации, чтобы отравить медиапространство и помешать людям разобраться в том, что происходит. В Турции Эрдоган создал эскадрон твиттер-ботов, распространяющих теории заговоров, число бойцов которого достигает десятков тысяч. В Китае существует так называемая «Партия 50 центов» – интернет-пользователи, получающие по 50 центов за каждый пост проправительственного содержания. Кремль использует «фабрики троллей», которые вывешивают прогосударственные посты и атакуют критиков режима как внутри России, так и за ее рубежами.

Результат? Возьмем страны Балтии, где большие русскоязычные меньшинства существуют одновременно в диаметрально противоположных медиареальностях. Этнические русские, живущие в Эстонии и смотрящие и кремлевские, и эстонские каналы, перестают верить обеим сторонам и не справляются с формулированием ясных точек зрения. Русские аудитории стран Балтии, кажется, больше склоняются в сторону привлекательности кремлевских источников информации, поскольку те более эмоциональны и увлекательны, предлагают фантазии и выдуманные ужасы – например, о мальчике, распятом украинскими националистами. Этнические русские, участвовавшие в фокус-группах, проводившихся в Латвии, говорили, что российские телеканалы «эмоционально привлекательны, потому что некоторые новости выглядят как интересные фильмы. Ты не веришь им, но смотришь с удовольствием».

Если есть конкуренция между разными версиями реальности, то та сторона, которая меньше связана необходимостью говорить правду, с большей вероятностью выиграет. Но если это так, то либеральные медиа утрачивают смысл. Мы долгое время полагали, что чем больше информации, тем лучше решения, тем лучше демократия. Если дезинформация затапливает все пространство вокруг, это может перестать быть правдой. С тревогой мы осознаем, что описанные искривления пронизывают весь мир и присутствуют не в последнюю очередь в США, где противоположные стороны политического спектра начали расходиться в не сообщающиеся между собой реальности. Утверждения о том, что реформа здравоохранения включает в себя «эскадроны смерти» для уничтожения пожилых американцев, или о том, что Обама родился за пределами США, звучали в медиа постоянно.

Материалы, собранные нами в Legatum Institute, показывают, что современные «нелиберальные демократы» и их пропагандисты научились использовать феномены, раньше ассоциировавшиеся с демократией, – выборы, интернет, прессу, рынок – для ограничения и подрыва свобод. Они научились подрывать «мягкую силу» либеральной демократии текучим и дезорганизующим месседжами. Они делают это, используя западные технологии и западные деньги. Стоит также помнить, что внутрироссийские телеканалы, управляемые из Кремля, держатся на плаву во многом за счет рекламных доходов, поступающих от западных компаний.

Это первая публикация в серии статей, посвященных информационным технологиям авторитарных режимов. Текст представляет собой предисловие Петра Померанцева к докладу «Новые авторитарии: правление через дезинформацию» (The New Authoritarians: Ruling Through Disinformation).

Автор – старший научный сотрудник Legatum Institute

Перевел Максим Трудолюбов