Един ли православный мир?

После краха социалистических режимов многие заговорили о «мирах» с конфессиональным определителем. Такие «миры», впрочем, складываются далеко не всегда. Например, протестантский мир включает в себя настолько различные церкви и конфессии, что об одной социокультурной среде едва ли можно говорить. То же самое можно сказать и об исламе, а что касается существования католического» или православного мира – вопрос открытый. Есть многие обстоятельства, которые мешают рисовать карты по религиозному признаку. Возьмем, например, православие в Юго-Восточной Европе, сравним его, во-первых, с русским православием, а во-вторых, посмотрим на внутрибалканские различия.

Если православие на юго-востоке Европы впитало в себя достаточно мощную традицию противостояния с исламом, то русское православие, учитывая давность и относительную терпимость Золотой Орды, проявляет эту черту значительно слабее. Зато в русском православии более заметны антизападные и антилиберальные течения, что проявлялось во времена славянофилов и панславистов XIX в. и проявляется сегодня, в нынешней позиции РПЦ, не признающей часть прав человека. Тут сказывается имперское наследие, т. е. роль русской церкви в построении мощного, но внутри весьма неоднородного государства, которое больше нуждалось в объединяющей идеологии, чем национальные государства на Балканах.

Православный характер Греции и Румынии

Православное наследие в зависимости от геополитических рамок можно интерпретировать по-разному. Например, православная неприязнь к сексуальным меньшинствам мягче проявляется в Румынии, чем на постсоветском пространстве. Достаточно консервативная и вместе тем социально активная Румынская православная церковь, например, не призывает к выходу из Евросоюза из-за эмансипации гомосексуалистов. В соседних постсоветских государствах, наоборот, идет дискуссия о том, действительно ли интеграция в европейские институты ведет к признанию государством права на однополые браки и, следовательно, к разрушению «православного лика» общества. Религия является здесь не просто источником ценностей, но и аргументом для геополитического выбора.

И на самих Балканах мало сплоченности по религиозному признаку. Правда, здесь дискурс с поздних османских времен строго очерчивается этнорелигиозными рамками, причем противостояние православия и ислама – ведущая тема. Хотя на этом противостоянии строились и строятся религиозно-политические коалиции, они весьма часто терпят поражение. Это очевидно у мусульман Юго-Восточной Европы, которые, несмотря на свои конфликты с христианским окружением и на массивную поддержку из других исламских стран, так и не создали крепкого союза на основе ислама, а чаще всего настаивают на индивидуальности собственной группы. Здесь разделение в языковой сфере (албанцы и славяне) и в богословской (суннизм и суфизм) не позволяет мусульманам создать единую силу.

У православных Юго-Восточной Европы картина похожая. В постсоветской России вновь вспомнили о «братьях» из этого региона, в основном имея в виду Сербию. Еще патриотическая, т. е. скорее националистическая, оппозиция ельцинской эры представляла Сербию героической нацией-мученицей, которая готова на любые жертвы в борьбе против монстра западной глобализации и ее региональных союзников, т. е. хорватов, боснийцев и албанцев. На балканских православных с доминирующей евроориентацией, т. е. на греков, румын и болгар, российские антилибералы обращали мало внимания. Образ этих национальных религиозных культур не стал неотъемлемой частью общего представления о православии на Балканах.

А зря. Греция и Румыния весьма богаты и интересны с точки зрения живой религиозной культуры, в которой русское православие после краха коммунистического строя, несомненно, нуждалось. В Греции и Румынии всегда была сильна преемственность православных элит. Поскольку турки передали руководство православной церковью в руки константинопольских греков, османское владычество у них не означало полной потери православного образования, хотя упадок замечался и здесь. Похожим образом жили и румынские православные, которые в каноническом смысле долго оставались без своей церкви, но не были полностью включены в структуры Османской империи, а платили «всего лишь» дань, сохраняя при этом свою православную элиту и высокую православную культуру, включая активную монастырскую традицию. В ХХ в., когда религиозная жизнь большинства православных народов была насильственно прервана, не только Греция, но и социалистическая Румыния сохранили именно эту жизнь. Греции в этом помогало ее включение в западное геополитическое пространство, а в Румынии мы видим традиционно живую религиозную жизнь, с которой национально настроенные коммунисты не были готовы принципиально бороться.

Чем близки Сербия и Россия

Несмотря на эти сокровища, постсоветские русские православные намного больше интересовались Сербией, а сербы, наоборот, Россией. Здесь главную роль сыграл, без сомнения, кровавый распад Югославии. Русские националисты восхищались позицией сербов, которые решили на обломках федерации создать великое национальное государство – и очень хотели, чтобы русские на пространстве бывшего СССР действовали в том же духе. Изолированная Сербия искала международную поддержку и склонялась искать ее у традиционного союзника, а когда ельцинская администрация им отказала, добровольцы из России доказывали, что у Сербии все еще есть друзья в мире. Были и специфические схожести, которые помогли воссоздать чувство особенного братства. Во-первых, в исторической памяти обеих наций православие сильно отождествлялось с мученической и героической борьбой против иноверного завоевателя, причем восприятие католической «агрессивности» их особенно объединяло. Во-вторых, и русские, и сербы – бывшие ведущие нации в многонациональных социалистических федерациях. Распад обоих государств был воспринят ими не как освобождение, а как победа врагов. В-третьих, и русские, и сербы были – как и следовало «образцовым» нациям в социалистической федерации – сильно оторванными от своей религиозной культуры. В случае сербов эта слабость прослеживается до османских времен, когда сербское православие в отличие от Румынии и Греции в значительной мере потеряло коренную элиту и превратилось в «народную религию», часто далекую от христианских представлений. В результате и русские, и сербские «новоправославные» склонялись к созданию религиозных идеологий, которые упрощали православное предание, облегчая при этом политизацию религии. Кроме того, Сербия никогда не была прямой соседкой России, что освобождало сербов от страха, что Большой брат задушит их в своих объятиях.

Болгария, кстати, оказалась малоинтересной для новоправославных русских. Как у бывшей «шестнадцатой республики» Советского Союза, у нее не было экзотики, у нее якобы нечему было учиться. Были определенные сходства с сербами, но не те, которые были нужны. Религиозная жизнь у болгар, как и у сербов, с османских времен была на скромном уровне, с большой примесью народных практик, с малочисленным и не очень влиятельным клиром. Мешало сближению с политическими православными и то, что здесь антизападный пафос в православии относительно слаб, поскольку Болгария реже находилась в конфликте с западнохристианскими народами, а чаще с православной Византией и даже с православной Россией, отчего в болгарской традиции сохранился кроме чувства братства по религии и элемент критики православия как инструмента иностранного господства. Все это, кстати говоря, в итоге способствовало евроинтеграции Болгарии.

Как видим, в политическом православии одни традиции принято замечать, а другие нет. Те, кто больше всего говорит о православном мире, меньше всего признают его разнообразие. На наш взгляд, подлинным православным миром мог бы стать диалог разных, хотя и близких культур, а не политический проект.

Текст основан на исследовании, опубликованном в специальном номере журнала «Государство, религия, церковь» (№ 4, 2014), посвященном религии и национальной идентичности в странах Восточной Европы XX в.

Автор – профессор истории Юго-Восточной и Восточной Европы университета Регенсбурга, Германия