Революции предотвращаются миром и работой

Место революции в нашем сознании и свято, и проклято. Век на него молились, а к концу столетия свели к едва ли не бандитскому «перевороту» с трагичными последствиями для безвинных жертв репрессий и самих детей революции, частью ею же пожранных, частью переквалифицировавшихся в палачей и тюремщиков, их потом тоже поубивали. Примерно так строился в прогрессивном сознании образ Великого Октября накануне исхода из СССР в «новую Россию».

В этом была своя логика. Октябрь превозносили как апофеоз исторического прогресса, но и как органичное выражение национальной традиции, культуры. До 1917 г. была славная история героической борьбы за российскую свободу, а далее – еще более величественная эпопея строительства коммунизма в государстве, ставшем локомотивом истории и признанным лидером мирового освободительного движения – где бы кто от чего ни освобождался. Здесь зачитывались подвигами и достижениями, а мрачные страницы перелистывали украдкой и быстро, в склеенном виде.

Со второй половины 1980-х открытие исторической правды было связано с прочтением этих страниц и попыткой понять баланс негатива и позитива, героики и трагедии во всей этой мощной и жуткой истории. После десятилетий ликования критика и разоблачения были неизбежны, вплоть до настоящих потрясений ума и совести.

Осмысление трагедии шло назад – от сталинизма к большевистскому террору и к революции как к отправной точке беззакония. Но в глубинах души идеи свободы и борьбы не были омрачены. Осуждали точечный предреволюционный террор и бесовщину, но все же не так, как государственный террор в СССР. Про русский бунт отписались все, но дух бунтарства и святой жертвы во имя свободы из культуры не выветрился. Получалось, что большевики прервали и опошлили светлую традицию, идущую от народных восстаний и красивых аристократических выпадов, а до того – от всей истории борьбы с внутренними и иноземными порабощениями. Освободительные войны и политические восстания соседствовали в одной линии истории, в одной культурной модели. Интуиция подсказывала, что Сусанин с Разиным как-то связаны, что Минин и Пожарский в этой генетике не совсем отрезаны от пугачевщины. Ударить по декабристам означало замахнуться на Пушкина, а это все. Не говоря о Герцене, Достоевском и прочих ярчайших примерах отношения лучших сынов России к официозу и власти. И наоборот. Опала, ссылка, каторга, казнь – вот достойная судьба достойного человека в этой стране, от века и поныне.

Наш консервативный разворот в идеологии выглядит в этом смысле противоречивым. Реабилитация советской истории и ее духа... без культа революции. Вновь возлюбить СССР, но в отдельности от Октября, что нелепо и нечестно. Победами замалевывают трагедии, но победы при этом делят на чистые и нечистые. Если десталинизация двигалась назад во времени к переоценке революции, то ресталинизация просто ампутирует всю революционную предысторию страны и государства. Безродный сталинизм. Россия будто приподнялась над процессом и, как на воздушной подушке, переместилась из Империи сразу в Союз. А кто так не прыгает – тот иностранный агент. Распад СССР стал величайшей геополитической катастрофой века, но при этом куда-то выпало величайшее свершение, его породившее, – Великая Октябрьская. СССР без нее – обманка, у которой свои расчетные и подсознательные мотивы.

Противоречие объяснимо. Главный мотив последних лет – неотступный холодный ужас, липкий страх перед революцией. Сошлось все: психологическая усталость людей от несменяемой, повторяющейся власти; ухудшение экономической конъюнктуры с плохим прогнозом, провал не начатой модернизации; пояс цветных и всяких революций по периметру плюс снижение рейтингов и рост протестных настроений. И жуткие концы поверженных соседей-диктаторов, особенно когда есть много чего терять, кроме славы, власти, свободы и самой жизни.

Главная забота теперь – превентивная контрреволюция. И перманентная. С многократным запасом прочности. Ситуация выглядит более чем стабильной. Рейтинги на мировых максимумах, небывалые за историю наблюдений. Деньги не кончились. Сознание отстроено: ликование по поводу приобретений и демонстрации силы; на местах враги – внутренний и внешний; готово оправдание любых трудностей; сплачивает ущемленная гордыня и готовность ответить на внешнюю обиду внутренней аскезой без пармезана и лекарств. Но все, что кажется столь надежным обывателю (неважно, лоялисту или фрондеру, торжествующему путинисту или унылому оппозиционеру), самой властью может восприниматься как искусственная конструкция, впопыхах собранная из элементов проверенных и надежных, но последних.

У наших наполеонов не осталось Старой гвардии. В упреждающий бой брошено все: Россия восстановила историческую справедливость в Крыму и Севастополе, гуманно противостоит украинскому нацизму, отмечая Великую Победу над нацизмом немецким. Через майдан фашизм склеили с революцией, получив небывалый гибрид, нечто монструозное. ТВ с накалом рассказывает, как и в Киеве революция вот-вот пожрет своих детей, но слишком видно, что это не про Киев.

Еще один разрыв: ужас перед революцией гасят направленным встречным взрывом сплоченности на почве героического имперского сознания с энергетикой из СССР и Победы. Иного не дано. Постмодернизм, конечно, допускает дикий коллаж советского с контрреволюционным, но образ СССР, из которого начисто выпилили Революцию, – это нечто особое. Та империя питала именно революционный мир – а теперь к ней прислоняются, чтобы спрятаться от призрака революции. И как долго в этой тени можно отсиживаться?

Контрреволюции метастазируют в реакцию. Революция плодит авангард, контрреволюция – сироп «реалистической» фигуративности и морализма. «Звезду пленительного счастья» еще не отправили вслед за «Тангейзером», хотя уже пора. Процесс раскручивается сам, инициативой серости с претензиями, что готовит еще один фронт протеста, уже открытый в Новосибирске.

Революции предотвращаются не превентивными ударами, а миром и работой. Потрясения никому не нужны, эта фортификация воздушна, она укрепляет сознание, но не материю жизни – экономику, технологии, связи. А сознание массы склонно к измене, как погода или предатель. Рано или поздно ему надоест этот политический тверкинг, и тогда вновь подтвердится, что революции готовят не столько революционеры, сколько пытающаяся остановить время реакция.

Без нашей революции и ее прямой связи с историей СССР невозможно понять, почему сталинская и постсталинская модель оказалась тупиковой уже ко второй трети века, на излете высокого модерна. А без этого понимания мы и дальше будем питать иллюзии относительно шансов мобилизации и несвободы.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процес