Демократия откуда не ждали, или Возвращение бюджетного процесса

Бюджетный процесс составляет систему кровообращения парламентаризма. Весь смысл существования любых палат, штатов, кортесов и тингов, сколько их ни знала история репрезентативной демократии, состоял именно в этом: налоги и бюджет, бюджет и налоги – коллективное распределение общих средств на общие нужды. Все другие виды законотворчества вторичны. Реформа Бюджетного кодекса 2005–2007 гг. подрубила нашу законодательную ветвь власти эффективнее, чем даже реформа избирательного законодательства – уничтожение одномандатников, повышение входного барьера и ужесточение закона о партиях.

Эта реформа состояла во введении трехлетнего бюджетного планирования (что отдает контроль над бюджетом в руки правительства), в сокращении с четырех до трех числа чтений, в которых рассматривается проект бюджета, и в ограничении возможностей парламента по перемещению средств между статьями и внутри статей бюджета. Одновременно растет доля закрытых (секретных) статей бюджета: по данным ИЭП им. Гайдара, за 2004–2012 гг. она увеличилась с 9,8 до 12,2% от общего объема расходов. Засекречено даже 5% (2011 г.) расходов на дошкольное образование, а в жилищном хозяйстве объем тайных расходов вырос с 4,2% в 2006 г. до 15% в 2012-м.

Как утверждают китаисты, иероглиф «кризис» вовсе не состоит из двух иероглифов, обозначающих «опасность» и «возможность». Он просто обозначает «опасная точка», безо всяких оптимистических коннотаций (мечты поэта! Филолог строгий гонит вас). Тем не менее каждый бюджетный кризис ставит правительство перед необходимостью чаще и плотнее общаться с Думой, чем оно привыкло делать в мирное время. Поправки в бюджет требуют согласований, законодательные антикризисные меры требуют утверждения. Для парламента это шанс попытаться вернуть отобранные полномочия.

В 2008 г. депутаты пытались сместить ряд министров, заменив их собой, но вся борьба свелась к традиционному и безобидному сюжету «Единая Россия» критикует либералов из экономического блока за антинародность». Нынешний кризис происходит в совершенно иных политических условиях. В феврале при внесении проекта сокращенного бюджета правительство попросило право перераспределять средства внутри бюджета без согласования с палатой. Дума отказала – соответствующий пункт был из антикризисного плана исключен. Секвестрированный бюджет приняли с довольно значительными изменениями относительно первоначальной версии (150 поправок ко второму чтению, из них 80 от депутатов и членов СФ, около 70 от правительства). Для себя палата вытребовала распространения парламентского контроля на расходование средств по Федеральной адресной инвестиционной программе (ФАИП) и регулярных отчетов об успехах экономической политики (с первым таким отчетом 21 апреля в Думе должен выступить премьер).

Говорят, муравейник обладает «распределенным мозгом», сравнимым по объему с мозгом человека, – тогда как отдельный муравей никаким особенным мозгом не обладает, потому что в его нервной системе слишком мало нейронов. Отдельный депутат в нашей политической системе не ощущает себя частью общего парламентского организма и не связывает свое политико-аппаратное благополучие с полномочностью и самостоятельностью законодательной ветви власти. Это слишком высокий уровень абстрагирования. Но коллективный разум муравейника существует и действует через индивидуальных акторов, слабо сознающих, что они являются частью единого процесса. Кроме того, у парламента есть руководство, а у него есть политические амбиции, более острое по сравнению с рядовым депутатом чувство своего места в политической системе и желание сделать это место более ценным и престижным.

Ни один эксперт в здравом уме не скажет «российская политическая система, проходя через снижение уровня управляемости, постепенно демократизируется». После такого заявления, проснувшись однажды утром, легко обнаружить себя превратившимся в члена Общественной палаты, как Грегор Замза. Но нельзя не заметить, что снижение госдоходов делает все более затруднительной балансировку межклановых интересов – то, чем занята наша верховная власть. Никакие противоречия не будут острыми, если любое из них можно замазать деньгами. Проделывать то же самое, но с ограниченными ресурсами уже сложнее.

В законодательной сфере эта тенденция выражается в развороте от «законотворчества запретов» к «законотворчеству изъятий». Разумеется, никакой «оттепели» или «либерализации» не происходит: многочисленные ранее принятые запреты никто не отменяет. Но растет число проектов, предлагающих поднять ощутимые для граждан налоги (на недвижимость, НДФЛ), увеличить сборы (например, ОСАГО). Ход законодательной мысли понятен: раз нефть подешевела, давайте выжмем что-нибудь из граждан.

В похвалу законотворческому механизму надо сказать, что принятие конфискационных проектов идет куда медленнее и труднее, чем репрессивных. Все «изымающие» законопроекты вне зависимости от авторства характеризуются относительно долгими (в сравнении с «политическими» инициативами) сроками рассмотрения и значительной переделкой на этапе второго чтения. Это для наших дней не очень типично: гораздо чаще инициативы исполнительной власти, кем бы они ни были подписаны, принимаются в том виде, в каком они были внесены.

Законы, потенциально запрещающие гражданам собираться больше трех, демонстрировать чистый лист бумаги и заплетать волосы цветными ленточками, Дума выпекала как горячие пирожки. Угнетать граждан в качестве избирателей, митингующих, блогеров и читателей было легко и приятно: про себя правящая бюрократия точно знает, что никогда не окажется никем из этого списка, и сдержек на пути репрессий у нее нет. Однако и у нее есть собственность и коммерческие интересы. Вдобавок считается, что ограничение политических прав не вызывает в народных массах протеста, а вот с раздеванием на морозе надо бы поаккуратнее, ибо мало ли что.

«Цветущая сложность» – еще далеко не демократия. Борьба кланов – плохая замена политической конкуренции. Но в условиях истощения ресурсной базы входной билет в систему дешевеет: все большее количество групп интересов может рассчитывать поучаствовать в этой борьбе. Если отбросить эстетические критерии, это куда больше похоже на настоящий парламентаризм, «как у взрослых», чем ситуация 2003–2011 гг.

Автор – политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС