В комедии «Самокритика буржуазного пса» высшей фазой коммунизма стала собачья жизнь

Секс, ложь, видео и отсутствие финансирования вовлекают молодого трусоватого кинорежиссера Юлиана (его играет сам кинорежиссер Юлиан Радльмайер) в полевые исследования условий труда при позднем капитализме, в тесные контакты с пролетариатом и в революционную ситуацию. Чтобы закадрить девушку, плут Юлиан на ходу сочиняет проект фильма-сказки о красоте коммунистической утопии и тем самым находит приличный предлог для вынужденной подработки сезонным рабочим. Барышня и хипстер вместе отправляются на яблоневую плантацию работать над фильмом.

Кивая на фильмы Роберто Росселлини, увлеченного личностью святого Франциска Ассизского, Радльмайер вводит в сюжет блаженного францисканского монаха-чудотворца. А также безработных Хона и Санчо, в чьих клоунских репризах даны краткие формулы мирового рынка и коммунистического строя. Это простодушные идиоты, способные наивно подивиться устройству мира и вообразить другой, лучший. Они готовы узреть утопию справедливого общества, просто перейдя границу Германии, и обманываться насчет увиденного, пока не окажутся в тюрьме.

В роли эксплуататора выступает цирковая фрау в клетчатом костюме. «Пролетариат» с плантации читает вслух «Анну Каренину», находя в ней главное: «Сначала они едут в Италию, и никому не нужно работать. Работа – отстой». Знакомство с этими «людьми труда» приносит герою множество разочарований. Как только в саду назреет недореволюционная ситуация, когда верхи не могут, а низам ничего не остается, как что-то решать, пролетарий Зураб предлагает до боли знакомые варианты от тайной полиции до диктатуры. Коммунистическая идея, как и любая другая, разбивается о человеческую природу, в которой нежелание чистить унитазы укомплектовано желанием подчинять себе подобных.

Легкая и остроумная, отчасти брехтианская комедия Радльмайера – не политическая сатира, а философская сказка. Она начинается там, где заканчивается исследование Честертона о святом Франциске Ассизском: «Во времена Вольтера люди гадали, какое чудо им удастся разоблачить следующим. В наши дни мы гадаем, какое чудо придется проглотить <...> Я довожу сейчас все до абсурда; но я свожу к нелепости мысль о нелепости чудес». «Возможно, время чудес прошло или всегда было ложью», – сообщает нам автор фильма. А потом предлагает чудеса, главное из которых – превращение его героя в собаку.

Весь этот изящный анекдот рассказан именно ею. Вещи, о которых идет речь в «Самокритике буржуазного пса», совершенно по-собачьи вырыты и снова зарыты, как старая кость. Косточка коммунизма.

Легковесный жанр приключений интеллигента на овощебазе смыкается с комедией из мира двух сверхреальностей – мистической и коммунистической, которые разыграны на уровне знаков и деклараций. Как в политическом кино Годара, где идеи и знаки – единственная реальность.

Признание какой бы то ни было сверхреальности даже в комическом ключе делает этот фильм неожиданно новаторским в наши времена, когда сверхреальность фундаментализма вновь ставит под угрозу право личности на самоопределение. Рай яблоневого сада, чудеса францисканца, включая превращение конформиста в пса, – это не только эксцентрические аттракционы, но также благая весть о том, что эйдосы реальнее яблок, что идеи все еще ждут талантливого воплощения. Автора то и дело заносит в облака, где плывет сахарно-воздушная собачья морда – небесный прообраз земной участи его героя.

При всей юмористической критике идеологий, как буржуазной, так и левой, Радльмайер объясняет необходимость переустройства мира – в первую очередь ради сохранения его красоты. Лапидарную условность фильма украшают импрессионистические сцены на траве, разыгранные непрофессиональными артистами, в том числе грузинскими друзьями режиссера, с замечательной естественной грацией.

Режиссер налаживает механизм уравновешивания монашеских и коммунистических сказок, так и не ставших былью, и своим кустарным искусством чтит их в формах смехового, наивного, возможного. Как говорит Юлиан: «Мы создаем искусство, чтобы возможность могла выжить как форма». А превращение Юлиана в собаку, вероятно, обогатит старую утопию новыми блохами.