Вадим Мошкович: «Я подостыл к зарабатыванию денег»

– Знаете, вот про девушку я могу сказать «вау!» (Смеется.) Для меня Венеция – это красота. А к городу у меня другой подход – красота важное, но не первое требование. Город должен быть прежде всего для людей. Мы не долетели только до Южной Америки и нашли город, который стал для нас эталоном, – это город Ирвайн под Лос-Анджелесом. Это был такой же колхоз, принадлежал одному человеку.

Новый правительственный центр может появиться на присоединенных к Москве территориях. Премьер Дмитрий Медведев уже предложил президенту разместить чиновничий аппарат в Коммунарке – на землях, которыми владеют структуры Вадима Мошковича. И Мошкович готов для этих целей подарить 300 га, утверждают чиновники. Сам он говорит, что не прилагал никаких усилий, чтобы на его землях построили правительственный комплекс. Мошкович не давал интервью с момента, как стал сенатором Совета Федерации от Белгородской области в 2006 г. В интервью «Ведомостям» он рассказывает, почему был против того, чтобы его земли вошли в «большую Москву», как расширение может победить столичные пробки и какие условия необходимы для успеха проекта.

– Вы были одним из первых бизнесменов, приезжавших на встречу с экс-президентом Дмитрием Медведевым, презентовали ему свой проект, выразили готовность подарить 100 га под университет. Признайтесь, это вы продвигали идею расширить Москву в южном направлении?

– Знаете, люди часто не верят своим глазам. Город не едет. Совсем. И это вас не волнует?

– А где уверенность, что поедет?

– Это же банальные, простые вещи. Есть город, внутри Садового кольца сконцентрировано 50% рабочих мест, при этом здесь живет 13% населения. Чтобы город поехал, нужно приблизить работу к месту проживания: либо работу вынести за его пределы, либо людей переселить в центр.

– Хорошо, а как поможет разгрузить центр переселение 210 000 чиновников? Это менее 10% от общего количества работающих здесь людей. Мэр Сергей Собянин говорил, что в центре работает 2,3 млн человек.

– В зоне, связанной с чиновниками, работает еще 600 000 человек. Итого центр может покинуть треть работающих. Как считаете, если из трех полос одна останется пустой, это повлияет на пропускную способность дорог? Умножьте эту цифру еще на 3 – это члены их семей, которые потенциально могут переехать. Грубо говоря, старую Москву может покинуть 2,4 млн человек. Помните эту цифру? Она была в техническом задании на конкурс по развитию московской агломерации. Примерно так она и считалась. Идея переезда федерального центра – самая простая, легко реализуемая: взял и перевез – понятно кого, понятно куда. С точки зрения государства это самая легкая задача для администрирования. Попробуйте перевезти 2,5 млн ничем не связанных между собой людей. Осталось решить другую задачу – люди сразу не переедут жить. Это значит, что нужно будет эту территорию за это время обеспечить транспортной и социальной инфраструктурой.

– Когда объявили про расширение Москвы, Медведев отпустил меньше месяца, чтобы выбрали территорию. Вы участвовали в обсуждении, какие земли войдут?

– Нет. Более того, даже просил бывшего губернатора Московской области Бориса Громова не отдавать нас.

– Как вы могли просить подмосковные власти не отдавать ваш проект Москве, если не знали, что они войдут в столицу?

– Я знал ровно то, что знали все. В определенных кругах, конечно, расширение Москвы обсуждалось.

– Почему же вы были против, чтобы вас присоединили к Москве?

– Это уже десятый вопрос. У нас был согласованный проект, понятный, с идеей. Мы жили в рамках правильного документа, где влияние извне было минимальным.

– Вы имеете в виду политическое влияние?

– В том числе.

– А вам понятно, почему именно эта территория вошла в Москву?

– Я не знаю, как было принято такое решение.

– Хотите сказать, для вас оно стало неожиданностью?

– Я знаю, что в этом забеге участвовало много лоббистов...

– Но вам повезло больше других – ваша земля резко подорожала.

– Москва уже объявила, что будет пересматривать все ранее выданные разрешения на строительство. Как быстро, что и в каких объемах будет построено, не известно, это может привести к изменению генплана всей территории.

– Собянин сказал, что все стройки на новой территории будут реализованы.

– Не хочу касаться бизнес-стороны – это вне зоны моей ответственности.

– Как это бизнес-сторона вне вашей ответственности? Вы ведь собственник компании.

– Я сенатор Российской Федерации и операционной деятельностью компании не занимаюсь.

– Но вас же интересует конечный результат ее деятельности?

– Знаете, я все свои материальные амбиции уже удовлетворил.

– Да, у вас есть место в списке Forbes и состояние в $1,8 млрд.

– Это неважно. Для мужчин в большинстве своем нужно реализоваться. У каждого человека много внутренних комплексов, которые его двигают. И он пытается построить какую-то гармоничную жизнь внутри себя, чтобы ничего не грызло. Сейчас я нахожусь в гармонии с собой – что я хотел себе доказать, я доказал. Теперь меня интересует красота решения.

– Давно этот переворот произошел?

– Какое-то время назад – я его не отслеживаю по таймеру. (Смеется.) Когда я учился в 57-й школе, преподаватель математики [он и сейчас преподает] Рафаэль Павлович Гордин был для меня богом, и сейчас, мне 45 лет, так богом и остался. Мы решали сложные задачи, они называются «гробы» – сложные стереометрические задачи. Прошло почти 30 лет, а я забыть не могу один эпизод. Были спаренные уроки, он уходил-приходил с вопросом: «Ну, кто-нибудь решил?» В классе был самый умный парень, он говорит: «Я нашел решение». – «Ну пожалуйте к доске». Парень выдал решение. Учитель растерянно поворачивается к классу и говорит: «Ребята, я не понял. Кто-нибудь понял?» И просит Мишу еще раз повторить решение. Миша начинает рассказывать – и как вспышка! У учителя глаза озарились: «Ребята, вы поняли красоту решения?» Отодвигает рукой Мишу от доски и понятным языком объясняет нам.

Для меня сейчас красота проекта важнее, чем заработать денег. Базовый подход определяет все – если у вас идея правильная и красивая, успех гарантирован. А если будут строиться дома без школ и садиков, если дороги будут узкими, можно подавиться. Когда рот становится больше головы, в какой-то момент все лопается и вываливается. Я отдал этому проекту какой-то кусочек своей жизни, и мне хочется сохранить его.

Со времен Древнего Рима ничего не изменилось

– Как вы стали собственником «Коммунарки»?

– В 2004 г. мы купили акции совхоза «Коммунарка» у трудового коллектива и менеджмента; скупкой паев я не занимался. Совхоз был создан Берией для обеспечения номенклатуры молоком. У нас, к слову, до сих пор есть 2000 коров – каждый день есть непастеризированное свежее молоко. (Смеется.) Когда стало понятно, что экономики нет – маленькие поля, высокие зарплаты и дорогие корма, – мы решили сделать что-то красивое. Опций было несколько – обычный бизнес по-русски: «украл, выпил, в тюрьму». Но мы решили построить город – спутник Москвы, назвали его «Город-солнце» и начали с ликвидации собственной безграмотности. Мы наняли McKenzie и поехали по всему миру смотреть, что построено за последние 30–50 лет. Уровень безграмотности был высокий, поэтому вопрос, почему один город успешный, а другой – нет, мы задали не сразу.

– Какой город произвел на вас самое сильное впечатление? Чтобы так, что «вау!»?

– Поэтому он вам понравился.

– Нет. Понравился он потому, что это импортер рабочей силы, сейчас туда едут на работу. Это город, построенный одним человеком за последние 40 лет. Там сегодня около 300 000 жителей. И в какой-то мере мы его скопировали. Он был чуть больше, был лес, из которого он сделал национальный парк. Часть земель он подарил Университету Лос-Анджелеса – около 400 га. Мы выяснили, что меньше всего в развитых экономиках под кризис подпадает образование – это наиболее пролонгированный во времени и стабильный процесс. Если связать кризисы, недвижимость и стабильность работы, выяснится, что студенческие города наименее подвержены кризисам. Например, динамика колебаний цен в этом городе была минимальной – максимальное падение в кризис составило 20%. Мы объявили международный конкурс, пригласили всех известных архитекторов, кто занимается генпланированием, и в три этапа провели конкурс. Его выиграл консорциум – англо-американо-голландский. Мы сделали генплан на всю территорию – на 13 000 га; средняя плотность – 4000 кв. м на 1 га. Мы заложили в наш генплан 10-минутную шаговую доступность до любого социального объекта. Это первое планирование территории после Тольятти; первый план Московской области за последние 50 лет, по крайней мере сельских поселений. Он был сделан в точном соответствии с мировым требованиями градостроения.

– В 2007 г. вы пытались продать земли Москве.

– Это неправда. У Юрия Лужкова был интерес к расширению Москвы – он собирался на этих землях создать город-спутник, в том числе разгрузить Москву, выносить рабочие места, но помешал кризис.

– Кризис и вам помешал – вы продали часть земель, на которых возводятся высотные жилые дома.

– Мы продали менее 5% имеющихся у нас земель.

– Сколько у вас сейчас в собственности земель в районе Коммунарки?

– Всего было 4000 га земли, сейчас у нас 3000 га, в кризис мы потеряли партнера в виде Собинбанка и часть земель ушла.

– А что реализовано на этой земле с 2004 г.?

– Мы вели квартальную застройку – построено примерно 150 000 кв. м. Сейчас начали несколько проектов в чистом поле.

Я ни у кого ничего не просил

– Вы не хотели в новую Москву. Но сейчас-то смирились?

– По факту расширение состоялось. Правильно или нет, будет зависеть не от направления, куда расширилась Москва, а от принципов, как это будет реализовано. На этой гигантской территории в 150 000 га живет 220 000 человек. Здесь можно сделать все, что угодно. Это ведь чистое поле – территории незанятые, за исключением Троицка и земель около МКАД. И территорию можно спланировать таким образом, чтобы полицентричное развитие города стало эталоном – для развития города, для его инвестиционной привлекательности, чтобы люди перестали в пробках стоять. Можно реализовать эталонный город с точки зрения пяти факторов успеха, про которые я уже говорил. Москва сделала абсолютно правильную вещь! Объявить международный конкурс, пустить в него всех. Решение точно будет если не в яблочко, то где-то рядом. Исполнение решения – это другая задача. У нас же в стране могут разобраться как следует и наказать кого попало. За это я вам отвечать не могу.

– Как, по-вашему, вся территория должна выглядеть через 5–10 лет?

– Надо идти от обратного – от задач. Когда мы изучали мировой опыт и задали вопрос, какой город успешен, а какой – нет, выяснили банальные вещи. Со времен Древнего Рима ничего не поменялось – людям как хотелось хлеба и зрелищ, так это и осталось. Хлеб – это работа. Город без рабочих мест не будет жить. А зрелища – это все остальное: социальная, транспортная, экологическая инфраструктура, безопасность. Надо сделать так, чтобы обе территории были пригодными для проживания. И самое главное – не отступать от принципов: если запланирована школа, то нельзя вместо нее построить офис и т. д.

– Один из вариантов размещения правительственного центра – на землях «Масштаба». Это вы пролоббировали?

– Я начал разговор с того, что я не принимал участия в этом. Вы можете спросить у любого чиновника – я ни разу никого ни о чем не просил.

– То есть власти присмотрели территорию и потом сказали: этот участок нам нравится, и потом выяснилось, что он ваш?

– У меня 3000 из 150 000 га. У меня всего 2% земель.

– Но выбор-то пал на ваш участок!

– Выбор пал, потому что по генплану на этой территории планируется бизнес-парк. Где он будет, еще окончательного решения нет. Архитекторы, нанятые Москвой, работают и будут предлагать места для размещения.

– Архитекторы рассказывают, что никаких вводных данных для размещения федерального центра им не дали. При этом федеральные и московские чиновники говорят как о свершившемся факте, что правительственный центр будет на одном из ваших участков.

– Я считаю это ложью беспардонной. Я могу, конечно, ошибаться, но я знаю, что им предложено разместить объекты так, как они считают правильным. Более того, у них есть право предложить реализовать этот проект не на присоединяемой территории, а на любой другой. Давайте будем немного объективными. Из девяти архитектурных бюро шесть мировых, доступ к информации равный. Шесть из девяти говорят, что город должен развиваться полицентрично. Уровень мысли, глубина и понимание впечатляющие. Если исходить из того, что люди у нас, какими бы плохими они ни были, не идиоты, то решение должно быть все равно правильное.

– Правда, что вы готовы подарить эту землю? Говорили также, что другой вариант и не рассматривался.

– Если вы спрашиваете про готовность – это одно. Если про безальтернативность – другое.

– Хорошо, готовы ли вы подарить землю?

– Я вам приведу пример. В Лондоне есть проект Canary Wharf. Это очень красивый проект в центре Лондона. Когда он запускался, была договоренность между девелопером и мэрией Лондона, кто что делает. Мэрия обещала инфраструктуру, а инвесторы (в основном банки) – бизнес-квартал. В процессе строительства компания-владелец дважды обанкротилась, так как власти не выполнили своих обязательств. Про мэрию и правительство РФ я вообще умалчиваю. Это не вопрос – подари, а вопрос своевременного исполнения принятых решений. Понятно, что, если решение будет принято, построена инфраструктура, стоимость всех земель, не только моих, вырастет. Самая страшная вещь – это когда решения не исполняются. Проблемы с бюджетом, кризис, который витает в воздухе, – это самое страшное. Вы можете оказаться в замороженном виде, и тогда все ваши действия оказываются бессмысленными.

– На такой случай закладываетесь?

– Могу сказать, что у компании на сегодняшний день нет кредитов. А те, что есть, не являются жизненно важными. Около 1 млрд руб., которые можем погасить за 5 минут.

– Похожая ситуация в «Русагро»: гендиректор говорил, что может долги погасить из оборотки. Это ваша стратегия как собственника?

– Это свойство характера, натура. Посмотрите, где Mirax, где группа ПИК, где все остальные. Я руководствуюсь принципом: рот не должен быть больше головы.

– У Коммунарки много противников. Например, говорят про газопровод, захоронения радиоактивных отходов, полигоны твердых бытовых отходов, расстрельные полигоны НКВД и т. д. Эти проблемы можно решить?

– Газопровод резервный и не работает, зона отчуждения – всего лишь 10 м с каждой стороны. Свалка Саларьево законсервирована – ее больше нет, она полностью рекультивирована, сейчас это зеленый склон, власти собирались построить там горнолыжный склон. Что касается мемориальных вещей, мы даже помогали привести в порядок – территория ограждена, сделаны подходы. Это не секрет, и никто не собирается эту территорию застраивать.

– А вы задумывались, почему в целом вся присоединенная к Москве территория оказалась малозастроенной?

– Не было потенциала для развития: здесь нет инфраструктуры – железной дороги, магистралей.

– Есть версия, что это легкие Москвы, если застроить всю территорию, то экология в столице ухудшится.

– Это неправда, роза ветров здесь другая. Есть московский Гидрометеоцентр, спросите у них.

– Если после разработки концепции развития московской агломерации выяснится, что на новых землях слишком много заявлено строек, московские власти не исключают, что будут договариваться с застройщиками о снижении объемов.

– Я смотрю через призму архитектурно-инженерных решений. Если расчет показывает, что никакая дорога, никакой общественный транспорт не выдержит пропускной способности для заданной плотности, значит, такой плотности быть не может.

– То есть вы готовы снизить свои объемы? Построить не 12 млн кв. м, а, например, вдвое меньше?

– Если на улице дождь идет, вы готовы смириться с его наличием?

– Если нужно куда-то дойти, то дождь не помешает.

– То же самое. Как можно к этому быть неготовым?

– Ваши вложения в этом случае окупятся?

– Какая разница? Если это фактическое положение дел, то я даже думать об этом не хочу. Пилить опилки? Или горевать? Я не могу даже позволить думать так.

– То есть если партия скажет: «Надо», комсомол ответит: «Есть»?

– Даже не так сформулировал бы. Меня интересуют равноконкурентные условия. Чтобы не было так, что у кого-то плотность 100, а у кого-то 1. Если принципы будут одинаковыми, никакой проблемы я не вижу.

Я все свои амбиции удовлетворил

– Вы строите в Коммунарке школу за $100 млн. Зачем?

– Это социальный проект, которым я с удовольствием занимаюсь. Собираюсь привлечь лучших педагогов, построить полноценный кампус на 10 га с жильем для преподавателей. По моему проекту здесь должно быть построено 50 школ и 150 детских садов. Мне лично захотелось сделать хорошие садики и школы.

– А где учатся ваши дети?

– Старший – в Лондоне, младшая дочь – в московской школе. Я хочу, чтобы наши дети получали такое же качественное образование, даже сказал бы – комплексную услугу. Детей там учат иначе, и сервис другой, там личность развивается равномерно. У нас в Москве по-другому. Например, 57-я школа даст высочайший уровень академических знаний, а языковую подготовку, спорт, навыки, необходимые для XXI в., не даст.

– Это будет полностью социальный проект или собираетесь на нем зарабатывать?

– Это для души, она будет недорогая. Годовое обучение, по моим подсчетам, должно быть не больше $10 000 в год. Но школа будет с грантом: талантливый ребенок будет учиться бесплатно – надеюсь, это 50–75% детей.

– А в очередь бизнесмены не выстраиваются, чтобы поучаствовать в таком проекте?

– Бизнесмены могут выстроиться в очередь, если есть заработок. Очереди на благотворительность я ни разу не видел. (Смеется.) Внутренне я готов потратить эти деньги, но школа еще должна содержаться, я хотел бы, чтобы у нее был нулевой баланс. Я нашел полное понимание в этом вопросе с московскими властями. Москва, к слову, сделала удивительно правильные вещи: в городе 1500 школ, и власти создали рейтинг всех школ. Теперь каждый из нас знает, какая школа дает ребенку хорошее образование, а какая – нет. В мусорные школы родители детей не отдадут. Они уже убрали хвост в 300 школ и подтянули уровень образования. Стали укрупнять школы, отдавать слабые под патронаж сильных. Ведь все тухнет с головы: здесь есть неправильный директор – и все. И это настоящий успех и прорыв для города. Так что качественный прорыв в образовании есть.

– Когда откроется школа?

– Пока есть шанс успеть к 1 сентября 2015 г. Сейчас объявляем конкурс на преподавателей, думаю, к концу года подберем преподавательский состав.

– По какому принципу вы выбираете проекты, которые курируете лично?

– Для души.

– Размещение правительственного центра не для души?

– Этим занимаюсь не я. У меня нет ресурса разместить здесь всех чиновников.

– Но есть возможности пролоббировать такое решение.

– Зачем?

– Вы ведь сами сказали, что это капитализирует землю вокруг – получите готовую инфраструктуру.

– Я все свои амбиции удовлетворил. Если компания станет в 2 раза больше, я от этого счастливее не стану.

– От чего можете стать счастливее?

– Философский вопрос. Вот построю школу – стану счастливее. Такую же школу делаю в Белгороде. Там покупательная способность гораздо ниже, чем в Москве, поэтому намного сложнее. Я иду как первопроходец, набиваю себе шишки. У меня нет задачи подменить государство. У меня есть задача сделать что-то, что будет полезно стране, и те наработки, которые у меня есть, могут быть полезны.

– А в агробизнесе есть любимый проект? Или подостыли к нему?

– Я подостыл к зарабатыванию денег. Этой жажды больше нет. Есть жажда чего-то более пролонгированного. Хочу более человечные вещи. Например, за последние два года мы на селе в 3 раза подняли зарплату. А вообще я куда-то дрейфую – больше в общефилософские вещи. Никуда не лезу, никого не трогаю – знаете, сижу починяю примус. (Смеется.)

– Сколько вы вложили в проект в Коммунарке?

– Мне страшно вам эту цифру называть.

– Больше, чем ваше состояние?

– Соизмеримо. Но я ем максимум три раза в день и сижу на одном стуле. Деньги не дают счастья – это общеизвестно. Они снимают быт. Но чтобы снять быт, много денег тоже не нужно. Проблема многих новых русских в том, что они откупаются от своих детей, а потом вырастают «гоблины». Золотая молодежь, обдолбанная, обкуренная и обнюханная, появляется именно так.

– Вы много времени проводите со своими детьми?

– Много. Мои дети живут в спартанских условиях.

– В Лондоне?

– Да, старший сын (15 лет. – «Ведомости») живет в интернате. У него бюджет – 15 фунтов в неделю, и больше денег я ему никогда не дам. Он был лучшим учеником в МЭШ [Московская экономическая школа], когда учился здесь, и сейчас я думаю, что он будет лучшим учеником школы в Лондоне. Дочке 13 лет, и она тоже круглая отличница. Когда я приезжаю в Лондон на родительские собрания, кроме охов и вздохов восхищения я ничего о своем сыне не слышу.

– Он будет управлять вашим бизнесом?

– Я не знаю, чем он будет управлять. Сейчас он собирается быть учителем математики. У меня умные дети, и в этой части я ставлю планку и мотивирую их. Но в том, что касается самореализации, я считаю, что они полностью свободны в выборе. Я никого из них нигде не жду. Моя задача – дать детям здоровье и образование, а остальное пусть они сами решают.

Здесь каждый день ошибаться нельзя

– Как вы распределяете рабочее время: сколько уходит на проблемы девелоперского бизнеса, сколько – на сельскохозяйственный, на работу в Совете Федерации?

– Агробизнес намного сложнее и непредсказуемее [чем девелопмент]. И та и другая компания период становления уже прошли. И у той и у другой есть имя, и, может быть, мы так не соприкасаемся [с административными барьерами], как другие компании, которые только начинают и которым нужно куда-то зайти. Карту своего рабочего времени я никогда не делал. Совет Федерации – это палата регионов, и моя основная функция здесь – именно работа на регион, его развитие. Почему я пошел в Совет Федерации? Потому что очевидно, что сегодня мы как страна уже конкурируем с другими странами глобально, и, как выходец из бизнеса, я вижу свою функцию в формировании конкурентной позиции для страны.

– Можете назвать основные конкурентные преимущества, которые России, на ваш взгляд, надо сформировать?

– Стройка попроще с точки зрения формирования политики – землю ведь никуда не утащишь и дом себе в другом месте не построишь. В том, что касается АПК, я активно в этом участвую – в чем конкурировать, как, где. Госпрограмму развития АПК до 2020 г. (правительство планирует рассмотреть ее проект в финальном варианте 13 июля. – «Ведомости») уже надо пересматривать. Россия может запросто производить 300 млн т зерна, но нужно ведь понимать, зачем и по какой цене. В сельском хозяйстве вы проделываете гигантскую работу, а дальше колос может дать вам 30 ц с 1 га, может – 60 ц, а лучшие хозяйства получат 100 ц. Работу при этом все они проделывают одну и ту же. Сельское хозяйство – сложный бизнес, с долгой технологической цепочкой: опыт вы получаете только раз в год, ошибся – и получил опыт только через год. Каждый день ошибаться, исправлять и улучшать, как в других бизнесах, здесь нельзя.

– Вы думали о том, что будете делать, когда закончатся полномочия сенатора?

– Это зависит не только от меня. Но я пока никаких глобальных перемен в своей жизни не планирую.

– Насколько эффективна, на ваш взгляд, система госрегулирования агросектора в России? Не кажется ли вам, что большинство действий государства в этом секторе больше похоже на латание дыр и тушение пожаров, чем на системную работу?

– Системная работа была заложена [Алексеем] Гордеевым (был министром сельского хозяйства в 1999–2009 гг. – «Ведомости»), но, как любая система, она требует корректировки. Гордеевым впервые была сформулирована программа развития АПК, и это самое важное, что он сделал. И уже под нее был разработан и претворен перечень мер, которые позволили этой стратегии реализоваться.

– Простой пример. При Гордееве была заложена основа развития животноводства: подавляющее большинство средств нацпроекта, а потом и госпрограммы развития АПК было направлено на субсидирование процентной ставки по инвестиционным кредитам на строительство животноводческих предприятий. При этом меры косвенной поддержки, входящие в зеленую корзину по классификации ВТО, практически не применялись и почти не применяются до сих пор.

– Хорошему нет предела. В первую очередь ставилась задача обеспечить продовольственную безопасность, т. е. закрыть потребности внутреннего потребления продуктов питания. Эта задача, я считаю, уже решена...

– ...в те годы, когда не случается природных катаклизмов вроде засухи и не оказывается, что огромный процент потерь связан даже не с природой, а с технологическим отставанием.

– Это вопрос тонкой настройки, он совсем простой. Сейчас пришел новый министр, и с ним мы этот вопрос уже обсуждали. По крайней мере он мне сказал, что он меня услышал. Мы должны посмотреть уже не внутрь страны, а наружу и сказать, что мы будем делать, когда страна столкнется с кризисом перепроизводства.

– Как скоро это может произойти?

– Это краткосрочный вопрос – год-два-три. По зерну Россия уже давно закрыла свои потребности, в течение трех лет страна закроет потребности по мясу, остается вопрос с неэффективным производством и регулированием рынка молока. Все это эволюционный процесс. Сначала нужно обеспечить базовые потребности, и я считаю, что эта задача решена. Теперь нужно дробление каждой отрасли на сегменты и развитие каждого отдельного сегмента. С одной стороны, мы должны заниматься мировой экспансией, а с другой – точнее настраивать каждый из сегментов. Это та работа, которой я, как сенатор, сегодня занимаюсь.

– А Таможенный союз и ВТО в этом помогают или мешают?

– Конкуренцию никто не отменял. Если смотреть в целом, то Таможенный союз нам нужен – он дает рынки сбыта и стимулирует конкуренцию. ВТО – организация нечестная, новенькие в ней находятся в заведомо нечестных условиях. Я считаю, что ВТО в сегодняшнем виде должна быть разрушена. Усиление здоровой конкуренции всегда хорошо – когда ты поджарый и сухой, ты лучше бегаешь. Но существование разных режимов и разных уровней поддержки для разных стран – это конкуренция нездоровая.

– «Русагро» после объявления о том, что финальные документы по присоединению к ВТО подписаны, заявила, что отказывается от проекта строительства свинокомплекса в Челябинской области из-за неясных перспектив внутреннего рынка свинины. А через несколько месяцев проект был реанимирован. Для компании присоединение к ВТО оказалось сюрпризом?

– Мы в ВТО вступаем последние 17 лет. И все это время переговорный процесс был закрытым – ни сроков, ни условий мы, например, не знали. Вы же не знаете, что внутри слова «вступаем», это черный ящик, условия не известны. Исходя из базовых условий никакие решения принять невозможно.

– Вы говорите, что нужно подготовиться к экспансии и провести точную настройку по отдельным секторам. Что конкретно вы предлагаете делать?

– В первую очередь точно сформулировать задачу: люди должны знать вектор, который задает государство. Госпрограмму мы за три года выполним полностью, а по отдельным секторам уже ее перевыполнили. Теперь пора менять целеполагание. Его нужно сформулировать, обсудить с сообществом и после того, как оно будет принято, определить конкретные пункты пути достижения.

– Вы были знакомы с новым министром до его назначения?

– Нет.

– Вас не удивило, что министр прежде возглавлял не самый продвинутый в аграрных вопросах регион?

– Не берусь комментировать политические назначения. Но человек на этой должности должен в первую очередь обладать стратегическим видением, а знание деталей и профессионализм нужны на уровне руководителей департаментов. У министра есть понимание, что то, о чем я говорил, нужно делать.

Я никогда ни с кем из партнеров не ругался

– Зачем «Русагро» подавала заявку на участие в тендере на приобретение допэмиссии Объединенной зерновой компании (ОЗК)? Компания ведь отказалась от зернового бизнеса еще в те годы, когда вы ею управляли лично, сочтя его невыгодным.

– ОЗК – это не зерновой бизнес, а инфраструктурный: перевалка.

– Но основные бизнесы «Русагро» – сахар, свинина и масложировое производство. Крупные зерновые проекты абсолютно не выглядят профильными.

– Компания в этом году произведет 600 000 т зерна.

– Этот объем несравним с объемом экспортной перевалки даже одного Новороссийского комбината хлебопродуктов [НКХП, контрольный пакет терминала принадлежит ОЗК] – 3,75 млн т за 2011/2012 зерновой год.

– Это 20%. У компании есть горизонт планирования развития, в какой-то момент она будет производить 1 млн т.

– Верно мы понимаем, что участие в этом тендере было для «Русагро» серьезным бизнес-проектом?

– А какой еще может быть?

– Есть, например, слухи, что вас об этом попросили, чтобы проведение допэмиссии гарантированно не вызывало подозрений в нерыночности.

– Враки. Все вранье. Этим занимается менеджмент, они все просчитывают.

– Допустим, «Русагро» предложила бы более высокую цену и победила. На сегодняшний день в основном активе ОЗК – НКХП, у «Суммы» и без ОЗК есть доля, в партнерстве с этой же группой ОЗК собирается строить перевалку на Дальнем Востоке. Не было бы корпоративных конфликтов?

– У меня не было ощущения, что исход тендера предрешен. Вы рассуждаете со стороны эмоций. С точки зрения логики есть бизнес, цена и экономика. Все остальное – вопрос арифметики и рисков, которые кто-то готов на себя брать. «Русагро» – компания консервативная.

– Но «Русагро» как консервативная компания еще до подачи документов могла предположить, что соперник будет сильным?

– Пока вы не подали документы об участии, вы не можете этого знать. Хотя бы потому, что вы не обладаете информацией, что продается и на каких условиях. Не участвуя, вы не получаете доступа к информации, не можете ее получить и не можете сделать никакого расчета и построить никакую модель. В чем конфликт? Вы слышали, чтобы у нас хоть раз был конфликт с партнерами?

– За последние годы – нет. Но, например, за Лабинский МЭЗ вы в свое время конфликтовали довольно шумно.

– Это был не партнерский конфликт, а конкурентный. Я в своей жизни ни разу никогда не ругался ни с кем из партнеров. Для меня партнеры – это важный институт, к которому я отношусь с уважением.

– Правда ли, что буквально за несколько дней до IPO Максим Басов едва не покинул «Русагро» и не вернулся работать на Украину?

– Басов был корректен и лоялен по отношению ко мне и к компании всегда.

– Так основания для таких слухов были?

– Ну вы же видите, что это неправда. Были ли какие-то обсуждения? Да, были. Если мы договорились, значит, это выгодно обеим сторонам.

– Это касалось размера компенсации или взглядов на управление компанией?

– Спросите у Басова. Если это интересно инвесторам, то у Басова долгосрочный контракт и думаю, что достаточно стабильное положение в компании.

– Вы начинали сахарный бизнес в те годы, когда рынок состоял в первую очередь из сырцового сахара, а переработка свекловичного занимала очень маленькую долю. Производство и переработка свеклы планомерно росли, и сейчас можно говорить об окончательном переломе тенденции. Нужно ли и дальше наращивать свекловичное производство?

– Не вижу с этим проблем. Нужен только баланс между себестоимостью и ценой реализации. Перепроизводство тоже нехорошо для производителя, хоть и хорошо для потребителя. Это качели: если вы посмотрите, то в этом году посевные площади под свеклой на 10% меньше, чем в прошлом, когда был установлен абсолютный рекорд. Эти качели может регулировать либо государство, либо рынок. В данном случае отрегулировал рынок, сказав, что «слишком сладко».

Исправленная версия. Первоначальный опубликованный вариант можно посмотреть в архиве "Ведомостей" (смарт-версия)