Фильм "Сердца бумеранг": В конце тоннеля

Зернистая черно-белая материя этого фильма не укладывается в слова, но плотно оседает на изнанке век; выйдя из зала, не сразу сморгнешь. Тоска спальных районов, утренняя полудрема в метро. Хомерики и оператор Шандор Беркеши работают не столько с подвижными срезами реальности, сколько с отпечатками состояний, втиснутых в литературную рамку, которой могло и не быть: в начале фильма у героя диагностируют редкую патологию сердца, от которой он может умереть в любой момент, а вообще-то совершенно здоров.

Эта информация ничего не меняет ни в жизни 23-летнего Кости (Александр Яценко), ни в свойствах пространства, которое описывает фильм: оно и без того кажется промежуточным, как станция метро (Костя работает помощником машиниста).

Можно сказать, что диагноз превращает его из участника жизни в наблюдателя. Но анестезия героя в отношении реальности вряд ли нуждается в формальном объяснении. Это давнее взаимное равнодушие человека и пейзажа. И, похоже, у меня сейчас не слишком получается ответить на вопрос, почему в фильме Николая Хомерики на это интересно смотреть. Вернее, почему это цепляет, волнует.

Дело, возможно, в специфической двойственности ощущений, сходных с теми, что иногда вызывают в нас особенно унылые места, где тем не менее живут люди. В таких пейзажах есть странная притягательность, болезненный серый уют иного бытия. А в фильме Хомерики это не только места, но и ситуации: каждый поворот сюжета – очередная иллюстрация никчемности жизни как таковой (и конкретно вот этой, здесь и сейчас), но в самой этой убогости обнаруживается что-то щемящее. Объяснять это поэтичностью киноязыка Хомерики не столько банально, сколько неточно. «Сердца бумеранг» – не поэтизация, а скорее оправдание обыденности. Ценной не потому, что герой может в любой момент умереть, а потому, что сама она застигнута в момент исчезновения, истончения, перехода в чужое воспоминание, которое тебе позволяют присвоить, пока не кончится пленка.

Поэтому, конечно, и метро: междумирие, доступное нам в ежедневном режиме. Диагноз, поставленный помощнику машиниста Косте, с намеренной тавтологичностью фиксирует это состояние рутинной промежуточности в нем самом: он начинает жить, как будто уже умер, и это не драма, а скорее привычка.

С другой стороны, согласно Сведенборгу и тибетской Книге мертвых человек не сразу понимает, что умер, и только постепенно начинает замечать некоторые странности: Костю, например, не удивляет, что он ходит по Москве, а спускается в петербургское метро. Хотя у этого обстоятельства, конечно, есть прозаические производственные объяснения.