В Японии симфонические абонементы передаются по наследству
России придется подождать: токийский оркестр NHK продлил отношения с эстонско-русским дирижером еще на пять лет
Руководство NHK объявило, что контракт с дирижером продлен до 2021 г. В качестве обоснования председатель попечительского совета Тамаки Имаи подчеркнул, что «маэстро Ярви содействовал росту репутации NHK как дома, так и за рубежом». Но так происходит с каждым оркестром, куда приходит Пааво Ярви: коллектив моментально обретает мировую известность. Вот почему дирижер является желанным гостем на самых престижных фестивалях. Сам он вместе с отцом и учителем, дирижером Нээме Ярви, руководит Летним фестивалем в Пярну. С этого и начался его разговор с «Ведомостями».
– На редкость удачно. В этом году нам удалось собрать замечательный фестивальный оркестр; ребята играли настолько хорошо, что было жаль распускать коллектив после фестиваля. И я решил: в будущем году мы устроим турне фестивального оркестра в Европе, хотя бы два-три концерта.
– Одним из самых и важных, и трогательных моментов прошедшего сезона для меня стал прощальный концерт с Оркестром де Пари (его Пааво Ярви покинул в прошлом сезоне, оставив за собой руководство оркестрами в Токио и Бремене, сохранив звания дирижера-лауреата и почетного дирижера во Франкфурте и Цинцинатти соответственно. – «Ведомости»). Наше сотрудничество завершилось Третьей симфонией Малера; мне сказали много теплых слов, в общем, все было очень мило. Второе важное событие: мы записали три диска из сочинений Рихарда Штрауса с токийским оркестром NHK. И знаете, оказалось, что японцы тонко и точно чувствуют эту музыку. Мы привыкли думать, что в Японии другая культура, менталитет, но при этом забываем, что для японцев немецкая музыка, немецкие дирижеры – это музыкальные божества. Они просто трепещут при упоминании имени Караяна, или оркестра Берлинской филармонии, или Венской филармонии; я имел в виду, конечно, все немецкоязычные страны, не только Германию. Не будем забывать, как много немецких музыкантов выступало и выступает в Японии; фактически немцы приохотили японцев к классической музыке. В Токио каждый год выступал Заваллиш. И теперь японские оркестры подчас играют лучше, чем многие европейские.
– Не указано, но я стараюсь включать хотя бы один опус японского автора в каждую программу. И каждый абонемент оркестра начинается с исполнения какого-нибудь опуса Такемицу.
– Два имени: Даи Фуджикура и Тошио Хосокава. Оба пишут очень интересно.
– Да, Фуджикура пишет своеобразно; он не такой левак, как многие другие в его поколении, его музыка более традиционна и гармонична. В общем, он не последователь Булеза. Но свой язык и стиль он, безусловно, нашел. Конечно, я ищу кого-то еще. Есть много японских композиторов, которые учились в Германии и там остались жить. Есть еще одна проблема: японская публика чрезвычайно консервативна. Гораздо консервативнее, чем в Германии, например. Когда я работал во Франкфурте, мы в каждую программу включали какое-то новое сочинение. Искали неожиданную подачу, новые музыкальные интриги, чтобы привлечь публику. В Японии все иначе: здесь все абонементы оркестра раскупаются влет в первый день продаж – и это при том, что каждую программу мы исполняем по три-четыре раза. Тут такой дефицит на абонементы, что они буквально передаются по наследству, от родителей – к детям.
– Именно! Но при этом, если я поставлю в программу симфонию Мартынова – придет ползала. Японцы просто не приходят, если музыка им неинтересна. А вот на Брамсе всегда сидит полный зал.
– Я и не спорю. Я формирую программы уже второй сезон и чувствую, как аудитория становится все более открытой новому. Стало немного легче работать. Теперь, когда я предлагаю музыкантам симфонии Стенхаммара или Тубина, они, наоборот, воодушевляются, говорят: «О, это интересно!» В конце концов, Стенхаммар – это же такой шведский Брамс, почему бы не сыграть его?
– Да, Яначек. Я давно стараюсь найти с ним общий язык – но пока не очень получается.
– А я вот его не чувствую. Тут еще вот какое обстоятельство: я немного старомоден. Люблю дирижировать симфониями. А Нильсен – настоящий симфонист, как Прокофьев, как Шостакович. У Шостаковича много хорошей музыки. Но для меня самое ценное – это его симфонии. Так же, как у Бетховена. Я чувствую, когда берусь исполнять симфонию, – и это настоящая симфония, не по названию, а по форме, – тогда я раскрываюсь как дирижер. Мне интересно выстраивать музыкальную драматургию, следить за тематическим развитием, за «судьбой мотива».
– Да, вы правы. Иллюстрировать какую-то идею при помощи музыки – это интересно, но только раз или два. На третий уже надоедает. Ну сколько можно дирижировать подряд «Картинками с выставки»? Раз или два, не больше. А симфонию Брукнера или Бетховена можно исполнять двадцать раз кряду – и каждый раз по-новому, открывая в ней что-то, что раньше не заметил. Это я и называю – идти в глубину. Когда я дирижирую Брукнера, я становлюсь другим человеком после этого. Что-то меняется во мне. А когда я дирижирую симфонической поэмой Рихарда Штрауса – во мне ничего не меняется.
– Да, у Штрауса красивая музыка, роскошная оркестровка, случаются трогательные моменты – но это все немного внешнее.
– По-моему, сейчас вкусы и поиски молодых композиторов немного сдвигаются в сторону более серьезных масштабных форм. Например, я очень люблю музыку Эркки-Свена Тююра; он сейчас пишет Девятую симфонию, и это важно для меня. Возможно, симфония как форма и как жанр отживает свой век. Но не для меня; потому что симфония – это та форма, которая подталкивает тебя к самопознанию, к рефлексии, к каким-то базовым вещам. Дает возможность идти в глубину.