О чем грустит «Юморист»

Полнометражный режиссерский дебют писателя и сценариста Михаила Идова («Лето», сериалы «Оптимисты» и «Лондонград») закольцован монологом про пляжного фотографа с обезьянкой. Это самая популярная реприза юмориста Бориса Аркадьева (Алексей Агранович), от которой автора давно мутит. Но публика надрывает животики, и, доведись Аркадьеву предстать перед Всевышним (эта встреча травестирована в одной из ключевых сцен), ему и там придется читать ту же постылую шнягу, разве что отчество обезьянки можно будет сменить с Ивановича на Ильича («так ведь правда смешнее?» – оживляется юморист и получает утвердительный ответ из космоса).

1984-й, в разгаре гонка на катафалках (Андропов только что умер, сменивший его Черненко протянет год). На самом деле эпоха выступающих писателей-юмористов настанет чуть позже, однако Идов позволяет себе легкое допущение, вставляя фамилию своего вымышленного героя в афишу, где есть не только Карцев с Ильченко, но и автор их миниатюр Жванецкий. Потому что сатирик времен перестройки уже явно не та фигура, на которой удобно построить сюжет о художнике и власти, авторе и цензуре.

«Юморист» даже не пытается выглядеть комедией, пусть и саркастической. Это драма. У героя все хорошо, да что-то нехорошо, прямо тошно. После концерта в Юрмале к нему подходит поклонница (Юлия Ауг) с просьбой подписать книгу с патетическим названием «Проклятие» – роман, сочиненный Аркадьевым до того, как он переквалифицировался в юмористы и сделал карьеру на советской эстраде. Аркадьев морщится и, задетый словами о том, что в нем пропал настоящий серьезный писатель, оставляет в качестве автографа непристойность.

Вечер продолжается на даче, где подвыпивший писатель успевает оскорбить всех присутствующих – гостеприимного хозяина-латыша и его семью, вернувшегося из загранкомандировки самодовольного киноактера (Юрий Колокольников) и зашедшего на огонек бывшего приятеля, литератора-неудачника, который считает себя нонконформистом (Семен Штейнберг). В этой пьяной сцене уже звучат предварительные диагнозы: «Мания величия под маской застенчивости», «Кажется, ему не нравится, когда говорит не он».

В «Юмористе» слишком много проговаривается словами, как будто сценарист Идов не вполне доверяет Идову-режиссеру и боится, что зритель его не поймет. Это напрасно: нередко зритель даже догадывается, какой будет следующая реплика. Или следующий кадр, потому что аккуратная, внимательная к бытовым деталям эпохи режиссура «Юмориста» иногда тоже выглядит иллюстративной, поясняющей.

Зато композиция отличается эталонной симметрией, поэтому разогревающий эпизод на даче рифмуется с кульминацией в генеральской бане, где окруженный партийно-гэбэшной номенклатурой хозяин приказывает Аркадьеву: «Ну, давай, шути!» – и едва выбравшийся из запоя юморист, трезвый и злой, срывается уже по-настоящему.

То есть герой Аграновича словно бы спускается по кругам пошлого советского ада – от довольно безо-бидной интеллигентской компании до властительных упырей, считающих хорошим «западным» тоном крутить перед гостями порнуху и устроивших баню в бывшей церкви. Шестерит мелким бесом приставленный к юмористу майор (Артем Волобуев). С ангельским терпением относятся к постоянно раздраженному писателю жена (Алиса Хазанова) и эстрадный администратор (Павел Ильин). Но даже с ними, как и с начинающим бунтовать сыном-подростком, не поговоришь откровенно. Поэтому Аркадьев почти с облегчением воспринимает ночной визит двоих в штатском (хоть сын начнет уважать). Но писателя везут не на Лубянку, а на аэродром и отправляют спецрейсом в союзную республику, где он в конце концов оказывается в пустом бункере с микрофоном и только тогда понимает, кого ему предстоит развлекать.

Вот он, случай прочитать новый материал! Настоящее, выстраданное, без цензуры! Про космонавта-еврея!

Но сквозь помехи космической связи доносится привычное пожелание услышать про фотографа с обезьянкой. И вернувшийся из секретной поездки юморист уходит в запой не то потому, что с орбиты нет вестей, не то от осознания, что вертикаль не лучше горизонтали.

Самый занятный вопрос «Юмориста» – он о человеке, на которого со всех сторон давит пошлость, или о пошляке, к своему несчастью наделенном рефлексией? Авторам фильма, скорее всего, ближе первая версия, но мне кажется интересней (и даже драматичней) вторая. Бывают пошлые времена, в этом смысле рифма позднего застоя с сегодняшним днем – при всех различиях – вполне очевидна. Но герой Аграновича, возможно, все-таки подозревает, что дело не только в системе.