В Екатеринбурге поставили оперу «Пассажирка» Мечислава Вайнберга

После «Сатьяграхи» Филипа Гласса Екатеринбургский театр оперы и балета вновь удивил нетривиальным выбором премьерного названия: на Урале поставили «Пассажирку» Мечислава Вайнберга, написанную более 70 лет тому назад.

Душераздирающую историю о любви, жизни и смерти в концентрационном лагере, основанную на повести польской писательницы Зофьи Посмыш «Пассажирка из каюты № 45», авторы спектакля рассказывают (и показывают) подчеркнуто документальным, скупым языком, насыщая визуальный ряд скрупулезно точными деталями: Тадеуш Штрасбергер, режиссер, сценограф и художник по свету, специально ездил в Освенцим и привез оттуда массу фотографий – печей, стен, разрушенных бараков. Тем пронзительней и исступленней звучит музыка, взывающая к глубинным, базовым ценностям гуманистического толка.

Действие разворачивается параллельно в двух временных и пространственных планах. Первый – на роскошном лайнере, увозящем в далекую Бразилию респектабельную супружескую чету: дипломата Вальтера, только что получившего повышение по службе, и его любящую жену Лизхен. На бортах корабля танцуют солнечные зайчики – блики от плещущих волн. Слышны звуки танца – это рок-н-ролл, – и мы понимаем, что война осталась в далеком прошлом. И вдруг возникает призрак из прошлого – загадочная дама, в которой Лизхен узнает свою бывшую подопечную, заключенную лагеря, в котором сама Лизхен, бывшая эсэсовка, служила в качестве надзирательницы. Прошлое и настоящее сплетаются: место широких окон лайнера заступают грубые нары, полосатые робы и истошные крики мучимых пленниц.

Музыка оперы без экивоков, впрямую отсылает к стилю и языку Дмитрия Шостаковича. Вайнберг полагал себя его учеником, а Шостакович недаром так истово сражался – вплоть до самой своей смерти – за постановку оперы, полагая «Пассажирку» настоящим шедевром. Сгущенная экспрессия – на грани с веризмом, нервно-изломанная мелодика и трагически-исповедальный тон ее оттеняется то лирическими излияниями влюбленных, то открытой жанровостью. Стихия танцевальности прорывается в сценах на корабле, когда Вальтер и Лизхен отправляются на танцпол, стараясь погасить растущую тревогу и страх разоблачения в вихре развлечений.

Но и в лагерных сценах жанровость очень важна. В преддверии Рождества в лагере детишки офицеров СС наряжают елку: звучит вальс – его так любит комендант лагеря. Мягко покачивающаяся колыбельная полячки Марты, русская протяжная от Кати, изящные «французистые» вокализы девочки Иветты – каждая обитательница барака получает у Вайнберга свою национально окрашенную характеристику, свой интонационный набор, из которого формируется емкий музыкальный портрет.

Оперу Вайнберга в советские годы не ставили, опасаясь нежелательных параллелей с советскими лагерями. Но в наше время, когда масштабы гуманитарных катастроф и степени расчеловечивания достигли предела, эта опера обретает новую, особенную актуальность.

Для премьерных показов в театре подготовили без малого четыре исполнительских состава. Но главным достоинством и главной победой дирижера Оливера фон Донаньи стал отлично звучавший оркестр. С первых же тактов, когда раздались оглушительные, агрессивно-тревожные удары литавр, и до самого конца дирижер и оркестр держали зал в неослабном напряжении. Искусно выстроенные кульминации, четкая артикуляция и незаемный энтузиазм позволили спектаклю сохранить темпоритм и выразительность мизансцен.

Трагической кульминацией оперы становится финальная сцена: возлюбленный Марты, музыкант Тадеуш, стоя перед комендантом и его офицерской сворой, играет вместо заказанного вальса Чакону Баха. Играет, зная, что сейчас умрет. Постепенно к одинокому голосу скрипки подключается оркестр: Чакона крепнет, растет, звук ширится, словно расправляя крылья, вздымается над сценой, будто исполинская фигура самого Иоганна Себастьяна Баха вдруг нависает над жалкими фигурами палачей. И тут мы вспоминаем, что есть и другая Германия, и другие немцы – те, что создали великую культуру; гении, для которых человеческая жизнь была драгоценна и неповторима.

Екатеринбург