На фестивале в Савонлинне спели Шекспира
Основу программы составили оперы Верди «Фальстаф», «Отелло» и «Макбет»
Есть и побочная: Достоевский. «Записки из мертвого дома» Яначека в постановке маститого английского режиссера Дэвида Паунтни дополнили оперную панораму, составленную из опер Верди: «Отелло», «Фальстаф», «Макбет». Всего же в программу нынешнего, юбилейного, фестиваля, любовно составленную артистическим директором Йормой Силвасти из самых популярных оперных названий, вошло семь спектаклей и несколько концертов. Cреди которых отметим выступление Оркестра Джованни Луиджи Керубини под управлением Риккардо Мути.
Три из представленных в афише опер – собственная продукция фестиваля. Четыре – так называемые гостевые спектакли, привезенные из Равенны и Турина. В Равенне ежегодно проходит крупный музыкальный фестиваль, на котором делами заправляет Кристина Маццавиллани Мути – супруга Риккардо Мути. Именно она поставила и «Фальстафа», и «Макбета». «Фальстаф», выпеченный ею по беспроигрышному рецепту – побольше темпераментной жестикуляции и комических положений, щепотка эротизма и грубоватых шуток, – вышел отменно хорош. Представленный в стенах средневекового замка Олавинлинна, на фоне крупнозернистой, массивной каменной кладки, он неожиданно обретал значительность, которая странным образом сочеталась со стихией бесшабашной карнавальности, царящей в спектакле.
Веселая суматоха, бешеный темпоритм мизансцен, внезапно оттеняемых лирическими отступлениями, – все это было предсказуемо, но оттого отнюдь не менее увлекательно. С первой же сцены пленили светлый тембр и идеальная кантилена Элеоноры Буратто (Алиса Форд) и нежное светящееся сопрано Дамианы Миццы (Нанетта); свою главную арию в третьем акте она спела завораживающе красиво, с тихими высокими нотками – и зал взорвался аплодисментами.
Что дальше
В 2017 г. фестиваль собирается представить сразу две оперы финского автора Аулиса Саллинена: ставшую хрестоматийной оперу «Куллерво» по карельскому эпосу «Калевала» и его же мировую премьеру – новую оперу «Замок на воде». Гостем следующего фестиваля станет Большой театр, который привезет два спектакля по операм Чайковского: «Иоланту» и «Евгения Онегина».
В ансамбле, составленном преимущественно из итальянских голосов, властно доминировал сочный, могучий бас Кирилла Манолова, одного из лучших Фальстафов, что мне приходилось слышать. Жовиальный, с великолепным чувством театрального и уверенной сценической повадкой, он искрил как факел, собирая вокруг своей мощной округлой фигуры остальных солистов. С его появлением на сцене сразу становилось тесно: он заполнял собою все пространство, остальные же рядом с ним казались если не пигмеями, но будто бы становились меньше ростом.
Лунная фантасмагория – с таинственными тенями, скользящими по стенам, летучим балетом эльфов, сумрачными анималистическими призраками на шестах и мерцающими плащами, окутывающими силуэты прекрасных дам, – получилась впечатляющей. Оркестр Керубини, основанный Риккардо Мути, звучал на диво бойко, слаженно и живо, ведомый точным и строгим жестом Никола Пашковски, многолетнего ассистента Мути.
«Отелло» – собственная продукция Савонлиннского фестиваля – на фоне итальянского спектакля проигрывал и по качеству исполнения, и по уровню сценической культуры; да и сама постановка впечатлила куда меньше. Спектакль был поставлен четырьмя дамами: режиссер – француженка Надин Дюффо, сценограф – Эммануэль Фавр, художница по костюмам – Катя Дюфло; за пульт фестивального оркестра встала китаянка, учившаяся в Пекине, – Хань Чанг. Постановка выглядела довольно блекло: серые балахоны хора, на фоне которых пламенел огненно-красный камзол Отелло (Кристиан Бенедикт), и пастельных тонов ренессансные платья Дездемоны – вот единственный визуальный эффект, который запомнился. В замке практически не применяют декораций, предпочитая обыгрывать естественную фактуру стены. Лаконический антураж: пара сундуков да широкая кровать – вот и вся предметная среда.
Главным достоинством спектакля оказался звучный, стабильный драматический тенор Кристиана Бенедикта и мягкое, флюоресцирующее нежными обертонами сопрано Яны Клейн. Голос ее временами звучал по-настоящему щемяще, что могло бы, пожалуй, пробить на слезу. Если бы певице не мешала воля дирижера, по-видимому считавшей главным достоинством своей интерпретации сухо-размеренный, авторитарный, ничем не отзывавшийся на пластические красоты вердиевской партитуры темпоритм исполнения, который она задавала с похвальной регулярностью метронома. Поддержать певцов в их попытках сделать рубато, зависнуть на высокой ноте – на это у дирижера не было ни времени, ни желания