В «Жюльетте», поставленной на сцене берлинской Штатсопер, никто ничего не помнит

Одержимый девушкой по имени Жюльетта, которую случайно встретил, продавец книжного магазина Мишель отправляется в городок, в котором он, кажется, уже был и, возможно, даже кого-то убил. Что не доказано, но более чем вероятно, учитывая, что три предмета снова и снова оказываются в его руках, как он ни пытается от них избавиться: чемодан, пистолет и красная шаль.

Мишель (Роландо Виллазон) и Жюльетта (меццо-сопрано Магдалена Кожена) в постановке режиссера Клауса Гута встречаются под листьями чудовищно разросшейся комнатной монстеры. Идиллический пикник обрывается, даже не начавшись, – весь второй акт Мишель возится с мертвым телом, комично пытаясь выдать его за живое. По сути, любовники-неудачники как физические объекты исчезают довольно быстро – не только почти сразу скончавшаяся Жюльетта, но и не покидающий сцену все три акта Мишель. В какой-то момент кажется, что достоверны не столько их более или менее живые тела (Виллазон постоянно хватается за голову и ощупывает себя, как будто хочет удостовериться, не спит ли он), сколько их перекликающиеся, вечно ищущие друг друга голоса. Если нужен был Клаусу Гуту, мастеру, надо заметить, нагонять мистическую жуть, дуэт, способный передать всю инфернальность подобного виртуального общения, то с Виллазоном и Коженой он попал в самую точку. У этих двоих тела и голоса работают как разлученные друг с другом организмы – сепаратно. Голос Кожены обладает даже большей вибрирующей плотностью, чем ее машинальной женской жизнью живущее, но абсолютно призрачное тело. Танцует, соблазняет и принимает позы само по себе, по привычке. Не говоря уже о Мишеле, который похож у Виллазона на всех немых персонажей Чаплина – так же суетится, тревожится, глупо себя ведет и нелепо выглядит, когда не понимает, как вообще вышло, что в кармане у него пистолет, на руках – кровь, а на шее раз – и петля.

Фильм по пьесе драматурга-сюрреалиста Жоржа Нево «Жюльетта, или Ключ к сновидениям» есть, кстати, у Марселя Карне. Красавчик Жерар Филип играет Мишеля и сказку о реальности, во всем уступающей фантазии. Засыпая в тюрьме, он видит странный город и похожую на ангела, но лишенную памяти Жюльетту, которую спасает от соблазнителя с подозрительно синей бородой и коллекцией испачканных кровью платьев бывших жен. В реальности все по-другому. Жюльетта, спасая Мишеля, продается «синей бороде», а нежный юноша сводит счеты с жизнью, в которой все не так хорошо, как во сне.

Постановка Клауса Гута хоть и передает приветы кинематографу, но ближе не к романтической грезе Карне, а к чему-то более низкому и жанровому – нуару, комедии и психологическому триллеру. Сценограф Альфред Петер выстроил коробку-трансформер с потайными дверями, панелями и ящичками, как в фильме «Куб», – неудачливый герой Виллазона вечно или сам куда-то проваливается, или на него, случайно нажавшего не на ту кнопку, кто-то падает, а то и вовсе наезжает, как выскочившая из стены витрина с манекенами – Жюльеттами на любой вкус. На то, то выхода нет и вся эта коробка с секретами и актерами, перевоплощающимися из Комиссара в Чиновника, из Старого Араба в Старого Матроса, из Молодого Матроса в Молодого Араба (исключительная работа контратенора Томаса Лихтенэкера, которому оваций досталось чуть ли не больше, чем Виллазону и Кожене), существует только в голове Мишеля, указывают не только «джунгли» второго акта, выросшие из того, на что наткнулся глаз Мишеля, почивающего, возможно, в палате для умалишенных. На сон во сне намекает и декорация третьего акта, где куб с репродуцирующейся там снова и снова трагедией уже совсем игрушечный и задвинут, как в подсознание, в самую глубину черной пустой сцены.

В чем в этом проекте Клаус Гут и Даниэль Баренбойм за дирижерским пультом действительно преуспели, так это в полноценной и объемной аудиовизуализации тех самых игр разума, которые опера Мартину со всеми ее смешениями, наваждениями и повторами зафиксировала и выразила задолго до того, как их прибрал к рукам кинематограф. Тех самых игр, которых сцена, похоже, побаивается: инсценировки «Жюльетты» 1937 года рождения все еще редки.

Берлин