На Каннском кинофестивале появился возможный победитель

Такое случается не часто – чтобы в каннском конкурсе, каким бы сильным он ни был, появился фильм, вдруг убирающий остальных участников и выходящий за пределы кино- и фестивального контекста. Словно бы впервые ухватывающий реальность, по своей природе всегда ускользающую и зыбкую, и снимающий с нее кавычки.

На моей памяти в Каннах такое случалось лишь дважды за последние лет десять – в 2008 г. со скромным, тихим, обманчиво безыскусным «Классом» Лорана Канте и три года назад с эпической, турбулентной «Жизнью Адель» Абделя Кешиша. Оба фильма совершали прорыв за рамки экранной условности – к безусловному опыту, который переживался зрителем почти на физическом уровне. И оба фильма не оставляли другого выбора жюри, кроме как вручить им «Золотую пальму».

Сейчас что-то подобное произошло с картиной «Тони Эрдманн» Марен Аде. Это первый немецкий фильм в каннском конкурсе за очень и очень долгое время. И сразу – настоящий триумф, моментально объединивший в Каннах всех – от радикальных синефилов и критиков из мейнстримной прессы (последние в местном рейтинге единодушно поставили фильму высший балл) до зрителей на гала-показе, устроивших несколько оваций прямо во время сеанса.

Марен Аде нет и сорока, формально ее причисляют к «Берлинской школе» – группе молодых немецких режиссеров, появившихся в начале нулевых и объединенных интересом к человеку эпохи посткапитализма, аналитическим взглядом на реальность, вскрытием ее невидимых механизмов, критической дистанцией, интеллектуальной иронией и т. д. В «Тони Эрдманне» все это есть, только выведено на новый – универсальный – уровень.

Героиня – типичный корпоративный работник, пожертвовавший всем ради карьеры, – таскается по городам и странам, консультируя всякие компании на предмет аутсорсинга, слияний, поглощений и прочих хитростей постглобальной экономики. Герой – ее одинокий пожилой отец, детский учитель музыки, большой тяжелый человек, который отстал от дочери на несколько поколений, почти утратил с ней контакт и даже сообщает ей, что нанял кого-то исполнять ее роль. После смерти своего пса он навязывается к ней в Бухарест – вроде как на пару дней, но потом тайно остается. Называет себя Тони Эрдманном, напяливает идиотский парик, выпячивает вставную челюсть и в таком виде начинает ходить за ней повсюду – появляется откуда ни возьмись на ее деловых встречах, ужинах, вечеринках и всякий раз вводит всех в ступор своим поведением, заставляя дочь задыхаться от смущения и неловкости. Естественно, признать в этом сумасшедшем своего отца она публично не может и от безысходности тоже вступает в предложенную им игру.

Сюжет, с одной стороны, совершенно игровой и абсурдный, сконструированный и театральный, но с другой – Марен Аде удивительно тонко инкорпорирует его в реальность и этим ключом открывает ее заново. «Тони Эрдманн» – не о традиционном конфликте поколений, который стал трагически невозможен в эпоху полного распада личных и поколенческих связей. Не о том, как глобализм разрушает семьи и размывает остатки традиционных обществ (действие неспроста происходит в Румынии), отчуждая всех друг от друга. Хотя эти мотивы и существенны. В первую очередь это исследование языка современного человека, уже не способного выразить себя напрямую, и языка современной любви, которая может выразить себя лишь в формах, ей противоположных. Чтобы воссоединиться, героям нужно притвориться незнакомцами, стать чужими, перестать быть собой, полностью – за счет идиотской игры – выйти из уже не работающих ролей «отца» и «дочери» (или «мужа» и «жены», как в предыдущем фильме Аде «Все другие»).

Можно пафосно сказать, что такое кино больше чем кино или, наоборот, меньше – в данном случае это одно и то же. Важно лишь то, что оно совсем не исчерпывается мастерством, стилем, социальной значимостью или формальным лоском, которыми щеголяют большинство каннских участников и которыми никого не удивишь.

В «Тони Эрдманне», трехчасовом камерном фильме, лишенном формальных изысков и в чем-то таком же прекрасно неуклюжем, как и его герои, переживающем вместе с ними несколько метаморфоз, есть что-то более важное. Лишенный всяких комплексов, всяких предрассудков взгляд на современного человека – поломанного, сплошь состоящего из трещин, потерявшегося за масками и социальными ролями, готового быть кем угодно, только не собой, и в итоге проваливающегося в зазор между тем и другим.

Аде, конечно, тоже немножко пришпиливает его к стенке, снимает с его лица маски и рассматривает все это под микроскопом (тут наследие «Берлинской школы»), но еще больше одаряет его любовью, не требуя ничего взамен. Вот такой (немецкий) ренессанс под скромной маской остроумнейшей комедии положений.

Канны