В Париже с успехом прошла премьера диптиха Чайковского «Иоланта/Щелкунчик» в постановке Дмитрия Чернякова

Когда-то так и было задумано: на премьере в 1892 г. они шли в один вечер. Но Черняков пошел дальше, объединив оперу и балет в один трехактный спектакль с общим сюжетом и персонажами, переписав либретто «Щелкунчика» и поручив хореографию трем разным хореографам. В основе идеи – единство музыкальной партитуры: обе вещи писались Чайковским одновременно.

Пари безумное, потому что «Щелкунчик» – «наше все» не только для русских, но и для французов, а Черняков перевернул его с ног на голову. И все равно выиграл: французская пресса в унисон называет спектакль грандиозным.

Действие «Иоланты», которая исполнялась в Парижской опере впервые, режиссер (он же сценограф спектакля) поместил в барскую гостиную дореволюционной России и поставил как камерную семейную драму. Великолепные голоса, особенно сопрано Сони Йончевой (Иоланта) и царский бас Александра Цимбалюка (король Рене). Роберт (баритон Андрей Жилиховский) и Водемон (тенор Арнольд Рутковски) – элегантный столичный барин и неловкий военный в шинели – почему-то напомнили не французов-рыцарей, а героев пастернаковского «Доктора Живаго». Опера на премьере была встречена восторженными аплодисментами, но, когда артисты вышли на поклоны, среди них появилась девушка в современном цветастом платье. И тут же узкая сцена «Иоланты» отъехала к заднику, а авансцена выдвинулась в зал, образовав пространство большого салона: опера оказалась домашним спектаклем, разыгранным взрослыми в день рождения девушки, Мари.

Исполнители оперы спускаются на авансцену уже персонажами «Щелкунчика». Вернее, это их двойники, артисты балета, загримированные и одетые так же, как оперные. Марта превращается в элегантную хозяйку дома, мать Мари, врач Эбн-Хакиа – в Дроссельмейера. А Щелкунчиком-принцем оказывается рыжеволосый Водемон. От старой сказки остался праздник дня рождения, эта первая сцена балета сочинена хореографом Артуром Пита с отсылкой к американским музыкальным комедиям 1950-х (все хореографы работали строго в рамках замысла, предложенного режиссером). Здесь много выдумок: розыгрыши, домашние игры, комические интермеццо вокруг подарков. На вечеринке завязывается любовная история между Мари (Марион Барбо) и Водемоном (Стефан Бюльон).

Наступает ночь, и мир кажется свихнувшимся, сдвинутым с места, ополчившимся на Мари – кошмару соответствует синкопная хореография канадца Эдуара Лока, построенная на очень быстром повторении одних и тех же движений. Сцена заканчивается взрывом, от которого рушатся стены уютного дома.

Среди обломков возникает первое чарующее па-де-де героев, придуманное Сиди Ларби Шеркауи: Мари теряет Водемона, вновь обретает и вновь теряет, и так до взрыва падающего метеорита, после которого Мари просыпается в родительском доме.

Сюжет строится как цепь отдельных припоминаний, соответствующих структуре балетных номеров. Но в либретто балетной феерии Черняков вместил ассоциации на весь русский век-волкодав. После слишком корректной, классичной для Чернякова «Иоланты» «Щелкунчик» ошарашивает революционным безумием: вместо рождественской сказки – попытка апокалиптической трактовки истории, между «Меланхолией» Триера и «Хрусталевым» Германа.

Вальс снежинок: Мари – внутри черной метели. Снег, смешанный с пеплом, валит с ног, закручивает серую толпу людей в ватниках, мужчины и женщины то поднимаются, то падают замерзшими трупами (хореографию Сиди Ларби Шеркауи хочется назвать лагерной симфонией).

Эпизод «еловый лес»: посреди видеопроекции леса (немного диснеевской), где бегают звери и летают огромные птицы, темноту прорезает слепящий свет фар черных «воронков», а Мари видится потерянный возлюбленный, силуэты множатся как наваждение.

«Дивертисмент» поставлен как воспоминание о «Детском мире»: сцену заполняют игрушки в человеческий рост – неваляшки, космонавты, роботы, куклы, среди которых прогуливаются Мари и ее аватары (здесь поражают сами игрушки, хореография Лока очень ограничена).

Под «Вальс цветов» (Шеркауи) проходит вся человеческая жизнь: юные пары сменяют повзрослевшие, стареющие, потом совсем старики, потерявшие пару.

Финальные па-де-де Мари и Водемона в «Щелкунчике» (как во всех эмоциональных партиях, здесь хореография Шеркауи) наполнены такой драматической силой, что непонятно, сможем ли мы еще слушать эту музыку вместе с вариациями какой-нибудь феи Драже.

Париж