Шведский классик Рой Андерссон превратил кино в музей
Картина «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии» добралась до российского проката без малого через год после победы в Венеции
Я рад, что у вас все хорошо. Это фраза-рефрен, проходящая через фильм Роя Андерссона, который состоит из 39 почти не связанных друг с другом и, разумеется, безрадостных эпизодов. Обыватель, собравшийся поужинать, умирает от сердечного приступа, пытаясь открыть бутылку вина, пока жена возится на кухне. Старушка на смертном одре огорошивает родственников заявлением, что намерена взять на небеса все свои драгоценности. Посетитель забегаловки умирает прямо у барной стойки; официантка как ни в чем не бывало интересуется, не хочет ли кто-нибудь взять поднос покойного, потому что все равно оплачено.
Я рад, что у вас все хорошо, говорит кто-то кому-то в телефон, отходя в дальний угол кадра, где на первом плане, к примеру, мучается обезьяна с подключенными к голове электродами. Рой Андерссон привычно ставит знак равенства между обыденностью и абсурдом, заурядностью и эксцентрикой, унынием и гротеском, сочувствием и сарказмом и т. д. и т. п. «Голубь» завершает его «Трилогию о живущих» (The Living Trilogy), начатую «Песнями со второго этажа» (2000) и продолженную фильмом «Ты, живущий» (2007) – такими же меланхоличными североевропейскими трагикомедиями, в которых приставку «траги-» можно заменить на «ретро-»: картины Андерссона – по антуражу, стилю и проблематике – кажутся снятыми в середине ХХ в., и это, скорее всего, вполне сознательная старомодность. Во всяком случае картина «Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии», начавшись в музее естественной истории (где один из персонажей рассматривает чучело голубя), доводит фирменную стилистику Роя Андерссона до логического конца.
Зачем птицам деньги
В одном из эпизодов показана репетиция концерта в школе для детей с особенностями развития. Девочка пересказывает стихотворение о голубе, который сидел на ветке. Учитель спрашивает, что он там делал. «Отдыхал и размышлял», – говорит девочка. «Разве голуби размышляют?» – «У него не было денег». У героев-коммивояжеров для философствования, в общем, та же причина.
Перед нами, в сущности, антропологический музей в 39 комнатах, по которым можно перемещаться в произвольном порядке. Везде примерно одно и то же: статичная камера, ровный свет, лаконичные безмонтажные мизансцены с глубокой перспективой, тщательно выстроенные по живописным законам. Наконец, персонажи-экспонаты, уже не столько люди, сколько чучела, выпотрошенные и выставленные публике на потеху (но способные вызывать и ужас, и грусть).
По комнатам-эпизодам, связывая их в подобие сюжета, бродят два нелепых коммивояжера, пытаясь продать кому-нибудь маску однозубого человека, челюсть вампира или мешочек со смехом с такой же стоической безнадежностью, с какой Владимир и Эстрагон в пьесе Беккета ждут Годо. По ночам они ругаются и слушают старые пластинки в унылом общежитии.
История – тоже заезженная пластинка, которую крутят где-то на улице, пока звуки марша не врываются ненадолго через открытую дверь. Карл XII, направляясь с армией под Полтаву, въезжает на коне в современное кафе, чтобы утолить жажду. А через несколько эпизодов, ковыляя с остатками разбитого войска назад, останавливается в том же кафе, чтобы зайти в туалет. (Так мимо ждущих Годо Владимира и Эстрагона дважды проходит Поццо, сначала самодовольный, потом жалкий.)
Кафе – образ мира, в котором ничего никогда не меняется, и не случайно это едва ли не основное место действия «Голубя». Выпотрошенные люди-чучела еще копошатся, но герметичная вселенная Роя Андерссона с каждым фильмом все больше стремится к неподвижности, оцепенению. Так его кино, оставаясь в рамках экрана, естественным образом обретает форму музея.